Владимир Токмаков - Детдом для престарелых убийц

Я как-то непредусмотрительно намешал водку с шампанским, после чего мы заехали в ночной пивбар и традиционно залакировали все это дело темным пивом.

И вот теперь я стоял в телефонной будке и отчаянно блевал на свои тупоносые, по нонешней моде, фирменные, между прочим, ботинки.

В глазах плыло, свет в будке был желтый и мутный. На одной из стен телефона-автомата фломастером кто-то аккуратным ученическим почерком вывел:

«Даю в зад и сосу у больших негров. Фирма „Сосулька", спросить Шарлотту».

И номер телефона.

Я был основательно пьян и, так как решительно не мог вспомнить ни одного знакомого телефона, несколько раз промахнувшись мимо цифр, все-таки набрал указанный номер.

– Извините, куда я попал? – вежливо поинтересовался я, когда женский голос ответил мне «да».

– В жопу пальцем, – так же вежливо проворковал мне голосок. – А вы куда метили?

– Не поверите, но ваш телефон я прочитал на стене телефона-автомата в очень неприличном контексте. (Здесь меня опять начало штормить, и я, закрыв трубку ладонью, блеванул дальше, чем мог увидеть.)

– Я знаю. Просто я поссорилась со своим другом, и он пишет обо мне всякие гадости везде в городе, на всех стенах и углах.

– Наверное, он вульгарный тип, потому что он пишет о вас просто ужасные вещи. Он называет вас Шарлоттой, и еще здесь про негров как-то очень уж натуралистично… (Одеревеневшие губы не слушались меня, к тому же я, как назло, начал икать. Это нервное, подумал я, зажимая в очередной раз трубку. Но запах! Господи, как ужасно воняют теперь мои фирменные тупоносые ботинки. Хорошо, что запах не передается по телефону.)

– Да нет, он хороший. Просто я его действительно жестоко кинула.

Девица, видимо, большая оригиналка, подумал я, и вновь спросил:

– А как вы его кинули, если не секрет?

– Секрет. А вам что, поговорить не с кем? Звоните в два часа ночи.

– А про негров это тоже, того…

– Не знаю, что там про негров он написал, но мне давно уже пора спать. До свидания.

– Шарлотта! Айн момент, – мне стало грустно от мысли, что сейчас я опять останусь совсем-совсем один посреди темного ночного города. – Можно я когда-нибудь вам еще раз позвоню?

– Позвоните? Ну, не знаю.

– Ну пожалуйста! Я очень порядочный человек. (А не соврал ли я? – подумалось мне здесь.)

– До свидания, порядочный человек.

– Спасибо. Спокойной ночи, – пролепетал я, повесил трубку и пошел ловить такси.

Проспавшись, с обеда и до самого вечера я ходил по городу, искал, но телефонной будки, в которой на стене был написан тот телефон, так и не нашел.

А была ли девочка, подумал я тогда, была ли Шарлотта?

Один наш общий знакомый, вернувшийся из Европы, привез мне дискету с длиннющим посланием от Семена.

Сам Семен как будто сквозь землю провалился: сколько я ни пытался на него выйти через Интернет или по телефону – бесполезно. Знакомый, который привез мне дискету, сказал, что Сэм неожиданно для всех уехал не то в Канаду, не то в Латинскую Америку. Вроде как у него появились проблемы с германской полицией или с местной мафией, или с теми и другими сразу. Короче, обычные для Семена запутанные денежные дела.

Я отпросился с работы и дома, засев за компьютер, открыл дискету.

«Привет, Глеб!

Пишу тебе из где находится пансионат для таких, как я, талантливых нищебродов.

Извини за кондовый канцелярский язык моих писем и за мою всегдашнюю патетику – сам знаешь, хорошо писать в этой жизни я умею только справки о помиловании.

Скажу тебе сразу, Запад полностью разочаровал меня как художника. Возвращаться я, конечно же, не собираюсь, но что касается хваленого свободного искусства, то…

Ну, во-первых, никакой свободы творчества здесь давно уже нет. Я ожидал увидеть людей независимых и гордых своим призванием, истинных интеллектуалов, что называется, впитавших знание мировой культуры с молоком матери. А столкнулся с художниками, зависимыми от государства и того, что о них скажут или напишут в газетах, гораздо в большей степени, чем у нас в России.

Они живут и творят в рамках очень тесного мира, определенного рынком и господствующей идеологией (причем не только художественной, но и политической!). Увы, роль художника здесь декоративна, а звание творца весьма условно.

На Западе давно уже никто не ставит по-настоящему революционных целей и задач, как это делали титаны Ренессанса или модерна начала века. В их искусстве все расписано, нормировано, разложено по полочкам, просчитано и направлено только на коммерческий успех.