Карен Уайт - Между прошлым и будущим

Я опустила голову, чтобы не расхохотаться при виде возмущенного выражения лица своей компаньонки.

Было заметно, что Финна это действительно взволновало.

– О каком одолжении идет речь, Элеонор?

Я снова вмешалась в разговор, изо всех сил стараясь изображать вздорную старуху – что было не так трудно, как я ожидала, – и противным голосом произнесла:

– Я думала, что этим летом Джиджи неплохо было бы научиться играть на пианино. Она ведь не ходит в школу и не берет уроки танцев. Музыка так много значила для Бернадетт, да и для меня тоже, вот я и решила, что это будет хорошая дань памяти сестры.

– И Элеонор вам отказала?

– Я не отказывала, – вмешалась в разговор Элеонор. – Я просто сказала, что никогда не преподавала музыку.

– Но вы прекрасно играете на фортепьяно и, несомненно, могли бы научить новичка основам этого искусства. – Как всегда, аргументы Финна были обоснованы и исполнены логики. – Но может быть, Джиджи самой это не интересно?

– Интересно! Интересно! – воскликнула девочка, подпрыгивая так высоко, что я смогла разглядеть ее розовые лосины и сандалии.

– Ну хорошо, – произнесла Элеонор, а я гадала, заметил ли кто-нибудь, кроме меня, неожиданную жесткость в ее голосе. – Приступим к занятиям на следующей неделе. Потому что на этой неделе я буду занята, собирая по всему дому ноты и украшая обложки.

– А разве не этим сейчас занимается сестра Уэбер? – удивленно спросил Финн, подвигая миску с овсянкой поближе ко мне. – Ну, сейчас, когда мы все решили, почему бы тебе не поесть?

Я подняла ложку, с нетерпением ожидая следующего хода Элеонор. Но она молчала, разглядывая единственную картину на стене, которую я перенесла сюда из старой спальни. Дождавшись, когда из комнаты вышли Финн и Джиджи, она спросила, не поворачивая головы:

– Когда закончите завтракать, может быть, захотите присоединиться к нам на кухне, чтобы помочь с обложками?

Я нахмурилась.

– Почему вы считаете, что мне это будет интересно? Я еле ложку держу в руках.

– Не сомневаюсь. Но ведь вы любите мастерить что-нибудь своими руками.

– Вовсе нет. И потом, я не понимаю, на что вы намекаете. – Я быстро положила ложку овсяной каши в рот, обжигая при этом язык, и отвернулась, всем видом показывая, что разговор окончен. Мать пользовалась этим приемом, и, надо сказать, это всегда срабатывало.

Но от Элеонор не так-то легко было избавиться.

– Вижу, все картины в вашем доме вставлены в рамы отнюдь не рукой профессионала. Вы сами этим занимались или вам помогала Бернадетт?

Моя ложка замерла на полпути ко рту. Я опустила ее в тарелку, подняла голову и посмотрела прямо в глаза Элеонор.

– Когда мы с сестрой ехали сюда из Венгрии, мы взяли с собой кое-какие произведения искусства из нашего дома в Будапеште, но у нас было очень мало денег. Мы целиком и полностью зависели от нашей сестры Магды и ее мужа. Они давали нам кров и кормили нас. Я не хотела тратить лишние деньги на то, чтобы вставлять картины в достойные рамы, и выбрала более дешевое решение.

Ее взгляд был не менее вызывающим, чем мой, словно мы пытались вынудить противника первым отвести глаза. Положение спас Финн, который вошел в комнату, чтобы забрать поднос. Видимо, племянник услышал часть нашей беседы.

– Тетя Хелена, может быть, все же стоит поместить картины в новые рамы? Будет жаль, если они пострадают.

Я позволила забрать поднос с моих коленей, молясь, чтобы съеденный завтрак не оказался на простынях.

– С картинами все в порядке. И с ними ничего не надо делать.

Финн стоял на пороге с подносом в руках и разглядывал картину, изображающую Моисея.

– И все же я настаиваю, что надо хотя бы пригласить оценщика и получить представление об их художественных достоинствах и стоимости.

Я упрямо покачала головой.

– Как я уже сотню раз говорила, мне не нужны в этом доме незнакомые люди, роющиеся в моих вещах. Когда я умру, на это у вас будет предостаточно времени.

Он отвернулся, но я все ж успела заметить, как он поджал губы. Это был стародавний спор, в котором я просто не имела права проиграть.

Элеонор последовала за ним из комнаты, но тут ее внимание привлек старый граммофон, прятавшийся за дверью шкафа в углу комнаты на столике, под которым стояла одна из соломенных корзинок Бернадетт.

– Я совсем забыла об этой корзинке. Там, наверное, тоже есть ноты? Я видела пластинки, но не просматривала их, чтобы узнать, есть ли что-нибудь под ними.

Прежде чем я успела ответить, она залезла в круглую корзинку и подняла одну из пластинок.