Моник Швиттер - Двенадцать раз про любовь

«I’m glad I didn’t die before I met you» [8] Я рад, что не умер, до того как встретил тебя ( англ. ). , – поет Конор Оберст, но его никто не слушает. Я думаю о Филиппе. Та же песня, что и тогда. Когда мы друг друга еще толком не знали, но уже вместе двигались в будущее. Когда я была еще такой легкой, что он запросто поднимал меня в воздух. Когда он был гибким, словно кошка, и с уверенностью передвигался даже на головокружительной высоте. «Now I don’t know where I am / I don’t know where I’ve been / But I know where I want to go» [9] Я не знаю теперь, где я, не знаю, где я был, но знаю, куда хочу идти. ( англ. ). , – поет Конор Оберст.

А что с нами стало теперь? Двадцать шесть дней назад Филипп меня поцеловал, и я сбежала. А ведь я ждала этого поцелуя полгода. «Я в гости к брату», – сказала я мужу и теперь повторяю это каждый день ему и малышам по телефону. А сама расположилась у Симона. Я надеюсь, что Филипп не будет звонить моему брату и справляться обо мне. Филиппа ведь правда не сильно интересует. В особенности если эта правда неприятная. Эта его трусость все семь лет выводила меня из себя, а теперь она мне на руку.

Филипп меня не упрекает. «Тебе нужна личная свобода», – объявил он мне, упреждая, чтобы я не успела что-нибудь объявить ему. «Ты творишь, тебе нужна личная свобода и покой». Это правда. Матери он сказал, что я уехала собирать материал для новой книги. И это тоже правда. Его мать живет теперь у нас. «Лучевую терапию с таким же успехом можно проходить и в Гамбурге, – решила она, – все в порядке». Она готовит ужин для детей, поет им песни, играет с ними, читает им вслух, укладывает их спать. Скорее всего, разрешает им смотреть телевизор и не следит за тем, чтобы они убирали у себя в комнате, не чистит с ними толком зубы и к тому же дает им на ночь молоко с медом, все в порядке!

Она дня не может продержаться без перерыва на сон. За покупками она ходит часами и возвращается совсем бледной и без сил. Когда она готовит, то каждые пару минут присаживается.

– Как ты?

– Хорошо, правда!

– А как терапия? Очень устаешь?

– Нет-нет, совсем не устаю, правда, все в порядке!

Филипп старательно не замечает, в каком она состоянии. «Мама, ты сваришь нам твой замечательный картофельный суп?» Филиппу невмоготу видеть ее слабой. «Мама, колготки порвались, можешь заштопать?» Филиппу страшно. «Мама, список покупок на завтра я положил на стол». Он проводит рукой по густым темным волосам: «Ты ведь тоже думаешь, что будет полегче?»

«We just have to wait and see» [10] Нам нужно просто подождать и посмотреть ( англ. ). , – поет Конор Оберст, и я киваю. «Все хорошо? – улыбается мне Симон. – Тяжелый случай, – говорит он, показывая на мой мобильный. – Кажется, он впал в кому». – «Может, не все так трагично, – возражаю я, – может, у него просто зимняя спячка?» – «Ну, тогда я его разбужу», – подхватывает Симон, достает карманный ножик, раскрывает его и принимается ковырять лезвием в корпусе телефона.

«We just have to wait and see», – повторяю я и думаю при этом о черной кошке.

Тадеуш смеется. Голос у него осипший. «Ну вот, теперь ты поняла!» – радостно восклицает он. Студентка соглашается. В ее улыбке мне мерещится презрение к этому самовлюбленному старику. Или это только мне так кажется, а для всех остальных в улыбке нет ничего необычного? «Много существует такого, – говорит за соседним столиком Тадеуш своей красивой студентке, – чего сразу не увидеть, до многого доходишь постепенно (он стучит пальцем по лбу), это работа!»

«От жены ничего не скроешь», – сказала она по телефону. Выяснив, я ли это, она представилась и добавила: «Супруга того мужчины, с которым у вас роман. Вы забыли у него в квартире тушь. И давайте не будем попусту тратить время, сделайте одолжение, не отпирайтесь. Не прикидывайтесь дурочкой, как вереница ваших предшественниц. А главное, не будьте столь наивны – Тадеуш любить неспособен. А вот я его люблю, уже двадцать четыре года, и моя любовь не проходит, несмотря ни на что. Он был ноль без палочки, когда сюда приехал. Это я научила его немецкому, я ввела его в театральные круги, я добывала ему контракты, я вытаскивала его по утрам из постели и отвозила на репетиции, я искала для него пьесы, отбирала актеров и подсказывала идеи, я держала его за руку на премьерах и доставляла в невменяемом состоянии домой после банкетов. Это я его продвигала, пихала, пинала, он сам понятия не имеет, что делать. Это я его направляю, и я не позволю, чтобы он сбился с пути. Что вы можете ему дать? Ничего. И получить вы тоже ничего не сможете, не надейтесь. Тадеуша без меня не существует. А вас я уничтожу. Отстаньте от моего мужа. Не приближайтесь к нему. И еще – желаю вам на собственной шкуре испытать, каково это – когда у вас отнимают мужа».