Уильям Голдинг - Ритуалы плавания

То ли должное уважение к желанию беседовать с Богом один на один, то ли появление Виллера с его благословенной настойкой в руках, но от непрошеного гостя я был избавлен. Маковая настойка… На этот раз я принял крепкую, хотя и оправданную дозу, которая сразу меня нокаутировала . Все же мне смутно помнится, будто, приоткрыв в полузабытьи глаза, я увидел склонившееся надо мной то нелепое сочетание черт, то посмешище, созданное природой, которое звалось Колли. Бог его знает, когда это было — и было ли на самом деле. Но теперь я на ногах и даже похаживаю и уверен, этот тип не посмеет мне навязываться.

Сны от маковой настойки не иначе как внушены входящим в ее состав опиумом. Столько лиц, по правде говоря, проплыло в них, что лицо Колли, возможно, было лишь фикцией, рожденной затуманенными мозгами. Бедняжка с землистым лицом тоже меня преследовала… надеюсь, здоровье полностью к ней вернется. Под скулой у нее зияла прямоугольная впадина, и я не упомню, чтобы что-либо произвело на меня такое тягостное впечатление. Эта впадина и тьма, которая в ней жила и двигалась, стоило моей страдалице повернуть голову, трогали меня несказанно. Право, во мне подымалась тихая ярость, когда я мысленно возвращался к тому злосчастному богослужению и вспоминал, что ее муж сам сделал ее зрительницей этого пошлого фарса! Но сегодня я уже почти совсем пришел в себя. И уже не предаюсь таким болезненным мыслям. Наше продвижение к Антиподии идет столь же успешно, как и мое выздоровление. Хотя воздух стал влажным и жарким, меня уже не лихорадит от шагов мистера Преттимена над моей головой. Он разгуливает по шканцам с оружием, которым его снабдил — как Вы думаете кто? — этот пьянчуга Брокльбанк; он готов выпустить целый заряд из древнего мушкетона и застрелить альбатроса назло мистеру Брокльбанку, и мистеру Кольриджу, и Предрассудкам вместе взятым! Вот наглядный пример для вдумчивого ума, каким иррациональным на самом деле может быть философ-рационалист!

Двадцать третий день — по-моему. Саммерс берется рассказать мне все о главных частях такелажа. Я намереваюсь удивить его, показав, что и «сухопутная крыса» кое-что знает — главным образом из книг, о которых он и слыхом не слыхал! Я также намереваюсь доставить удовольствие Вашей светлости, представив кое-какие словечки из флотского жаргона: я на нем — правда, не без запинки — уже говорю. Какая жалость, что сие отменное средство выражения так мало используется в литературе!

Может ли человек всегда исчислять и расчислять? При такой жаре и влажности…

Все дело было в Зенобии. Замечали ли Ваша светлость… конечно же замечали! О чем я сейчас думаю? Всем известно: существует несомненная, испытанная и проверенная связь между восприятием женских прелестей и крепкими напитками! После трех рюмок двадцать лет, на мой взгляд, стаяло, как снег летом, с ее лица. Морское путешествие еще усиливает действие крепкого вина, этого незаменимого средства, с которым медленно, но верно мы одолеваем даже тропики, — спиртного, оказывающего определенное влияние на мужской организм, что, может быть, отмечено в малоизвестных фолиантах, используемых людьми некой профессии — я имею в виду медицинскую профессию, — но они мне по ходу моего общепринятого классического обучения не попадались. Возможно, что-то есть об этом у Марциала — я его с собой не захватил — или у того же Феокрита… помните? полуденная летняя жара τόν Πάνα δεδοίκαμεζ. [17] Боящаяся Пана (греч.). О да! Здесь вполне можно бояться Пана или его океанического двойника! Но морские боги, морские нимфы — существа холодноватые. Должен признать, что эта женщина дьявольски, совершенно неотразимо притягательна, с ее румянами, белилами и всем прочим! Мы с ней без конца, снова и снова встречаемся. Да и как же иначе? Все это чистое умопомрачение, тропическое помрачение, бредовое состояние, если не распадение чувственности! И вот теперь, стоя у фальшборта тропической ночью, когда звезды блуждают среди парусов, тихо колыхаясь вместе с ними, я горлом ощущаю, как у меня напрягается голос и с какой дрожью я произношу ее имя… я знаю, это безумие… а меж тем она… у нее вздымается и опускается едва прикрытая грудь… туда-сюда, туда-сюда — не в пример энергичнее, чем блестящая поверхность бездонной пучины. Конечно, безумие, но как — как описать…

Достопочтенный мой крестный, если я поступаю дурно, побраните, одерните меня. На берегу я верну себе разум, я буду мудрым и бесстрастным советником, правителем, чью ногу Вы поставили на первую ступень… Но разве сами Вы не сказали мне: «Рассказывай обо всем»? Вы сказали: «Дай мне прожить вторую жизнь через твою».