Ольга Славникова - Прыжок в длину

«Собственно, вот, – напористо приступил к делу тощий агент, – я занимаюсь всеми Кириными контрактами, бодаюсь с каналами и с издателями за ее деньги. Организую для нее нужные интервью и пресекаю ненужные. Пасу блогеров. А еще инициирую и сам продюсирую новые проекты, которые продвигают идеи Киры и ее саму как общественную фигуру. Собственно, как-то вот так». С этими словами Мотылев откинулся в кресле, сплел пальцы корзинкой и стал смотреть на Ведерникова очень-очень внимательными, странно дергающими душу, лишенными блеска глазами – так, будто Ведерников что-то рассказывал, а Мотылев, не пропуская ни слова, слушал. Пауза затягивалась, в тишине сделался отчетливо слышен полый, как бы колокольный гром ресторанной кухни. «А от меня-то вы чего хотите?» – не выдержал наконец Ведерников. «Старик, ты и есть наш новый проект», – проникновенно сообщил Мотылев.

Дальше Ведерников слушал и тихо ужасался. У тебя, старичок, есть история, излагал Мотылев, треща пальцами. Какая история! Без пяти минут чемпион в своем коронном прыжке спасает ребенка. Но это бы ладно, всего лишь новостной сюжет для сентиментальных домохозяек. Но ты! Остался без обеих ног – и не только выжил морально, преодолел, так сказать, личную драму (на этих словах Мотылев быстро покосился на Кириллу Николаевну, взгляды их встретились и чиркнулись, над столом словно сверкнула колкая искра), нет, не только! Ты воспитал спасенного пацана, оставшегося фактически сиротой. Вот в чем главный сюжет, вот в чем эксклюзив. Нет, не возражай! Ты не представляешь, старик, сколько народу я успел дернуть за это утро. Иван Иванович Роговцев, физику преподает, есть такой? Во-от! Маменька его, балерина Роговцева, и бабуля моя покойная сильно дружили, полвека вместе чаи гоняли из веджвудских чашек, такой вот кружевной узор судьбы. Так я сразу на физика и вышел! Час говорили по скайпу, у него аж очки галопировали на носу от энтузиазма. Там весь педагогический коллектив на тебя молится. Информации дали вагон. А пацан тот, ему сейчас лет девятнадцать-двадцать? Взрослый человек, сможет говорить на камеру, Кира его очарует. Ты не представляешь, как она умеет. Подберем ребенка похожего, сыграет этого пацана в детстве. Почему сыграет? Старик, ты еще не понял? Мы будем снимать про тебя художественно-документальный фильм!

Ведерников похолодел. Кирилла Николаевна глядела на него исподлобья, склонившись над стаканом, из которого тянула, с писком и шкворчанием розовой соломины, пенные и талые остатки напитка. Солнечный блик на ее загорелом гладком предплечье трепетал, будто страстный поцелуй. Вдруг Ведерников осознал, как ужасно, как невыносимо само существование спасенного им Женечки. Когда этот альфа-самец на днях приходил и сидел, один его фиолетовый шелковый носок был с дыркой, и в дырке блестел похожий на осколок фарфоровой чашки чудовищный ноготь. Невозможно было представить, как этот усатенький сирота, в лучшем своем пиджаке из шелушащейся, будто еловая шишка, рыжей рептилии вещает на камеру про свои жизненные принципы, как демонстрирует свои хромые и кривые «научные» конструкции, как бы завороженные Женечкиной волей, готовые вот-вот опровергнуть законы школьной физики – но в последний момент переживающие фатальную, неопрятную катастрофу. А ведь журналисты станут копать, всплывет весь сироткин криминал, в результате Женечка, пожалуй, сядет на несколько лет, а Лида будет рыдать, потребует, чтобы Ведерников, если он мужчина, каким-нибудь чудом вытащил «ребенка» из колонии. И каким же ничтожным предстанет перед всеми «благородный поступок» Ведерникова, его единственный за всю жизнь чемпионский прыжок!

Словом, обнаружится вся правда. Что сможет посоветовать ему оптимистичная Кирилла Николаевна? Отдых в пенсионерском пансионате, с аккордеоном и березками? Самоистязание на тренажерах? Прыжок с парашютом? С нее, изобретательной, станется. Вот только трагедия ничем не лечится. Собственно говоря, Ведерников ничего не должен этим людям, притащившим его через половину медленной, чадной, до водопроводных кишок разрытой Москвы на эту милую веранду, где они, видите ли, каждый день завтракают и делают дела.

«Никакого фильма не будет», – объявил Ведерников, глядя прямо перед собой в стол, на подсохшее, как бы земляное, кофейное пятно.

Кирилла Николаевна, не разгибаясь от стакана, замерла, словно бы прислушиваясь – но не к эху категорического заявления, а вообще ко всем звукам, включая медленный треск гравия под автомобильными колесами, шепотки девиц, фырканье низко пронесшейся птахи, свившей в мусорной темноте под балками похожее на суконный кармашек серое гнездо. Что касается Мотылева, то он и бровью не повел. Он доброжелательно глядел на разволновавшегося Ведерникова, держал паузу, щерился, щурился. «Нам пора», – произнес Ведерников и сделал резкий, не совсем удачный рывок из жестких глубин плетеного кресла. «Погоди, погоди, – тощий агент, усмехнувшись, плавным пассом бледной, словно мелом натертой ладони усадил Ведерникова обратно. – Старик, фильм будет обязательно. Я, к твоему сведению, уже провел переговоры. В проекте заинтересован один из ведущих каналов. Настолько заинтересован, что уже заключил с нами договор и готов кинуть на счет предварительный транш. И кстати, о деньгах. Галя! – крикнул Мотылев на сторону, весь вздернувшись, показывая похожий на проглоченный столбик монет ребристый кадык. – Деньги нам еще не поступили?» «Да, Валерий Сергеевич, сегодня утром пришли», – с готовностью откликнулась Галя, как бы невзначай мешая Лиде, затиснутой в угол, подняться с места. «Вот видишь, – вновь обратился к Ведерникову страшно довольный агент. – На твою историю есть общественный запрос. Так что не будем капризничать, а будем сниматься и получать хороший гонорар. О Кире, кстати, подумай. Она ночь не спала, составляла синопсис. Бредила тобой, можно так сказать».