Ольга Славникова - Прыжок в длину

Мать, заезжавшая накануне с продуктами и очередным конвертом, окинула быстрым взглядом всю эту ботаническую кустарно-яркую красоту и наотрез отказалась везти букеты на своей машине, объяснив, что не желает работать катафалком. За цветами явился сам председатель родительского комитета, муниципальный чиновник, чей орлиный нос и полный дамский подбородок вместе придавали его большому свежему лицу нечто британское. Пока его водитель, под руководством Лиды, таскал шуршавшие и капавшие охапки в зеркально-черный «мерседес», чиновник, имевший привычку всегда держать правую руку в кармане, точно важный и ценный предмет, бережно вынул эту белую вещь, удостоил Ведерникова экономным рукопожатием и сразу убрал свою вещь обратно. «А вы, Олег Вениаминович, едете уже? С радостью бы, так сказать, вас подбросил, – предложил чиновник, осторожно переступая полированными, фигурно отстроченными ботинками по цветочной слякоти. – Я потом жене похвастаю, что вас вез!» «Спасибо, не собрались еще, – сухо ответил Ведерников. – Мы уж как-нибудь пешком». «Что ж, уважаю, уважаю, – проговорил чиновник, интеллигентно скосившись на культи под пледом. – И не сомневаюсь, что будете вовремя. Я вам предоставлю приветственное слово сразу после себя, регламент три минуты. До скорой встречи на празднике!» «Да не буду я выступать!» – с досадой выкрикнул Ведерников, но чиновник, оставив по себе на полу немножко серой мути, уже затворял, деликатно защелкивая замки, входную дверь.

«Чего я так на него взъелся? – мысленно недоумевал Ведерников. – Говорят, толковый мужчина, отец двоих детей, и школе помог сделать ремонт. А что хорошие ботинки любит, так я, быть может, тоже любил бы, если бы было на чем носить». Но тягостное чувство не отпускало. Появилась Лида, растрепанная, с горящим лицом, споро затерла сырость и сор на паркете, потом сквозь череду раскрытых дверей сделалось слышно, как она опорожняет гулкие банки, как глотает и захлебывается канализация. Отутюженный костюм, который Лида торжественно вынесла Ведерникову, был от пара еще сыроват, а на протезах сияли остроносые, по моде, лаковые туфли, поплоше, чем у чиновника, но тоже очень качественные. Туфли были явно на полразмера меньше, чем нужно, еле налезли, сморщившись от натуги, на затянутую в силикон хрусткую конструкцию. Мать, которая их покупала, не придала этому значения, а Ведерников сразу почувствовал, как слиплись в тесной обуви виртуальные пальцы, и представил в унынии, какие натрет себе за вечер жаркие, пухлые волдыри.

Тут явились, в обнимку и в обжимку, виновники торжества. Женечка был великолепен. Яркий кожаный костюм бирюзового цвета плотно облегал корпус, галстук-бабочка топорщился, пестрый и блестящий, будто конфетный фантик. При каждом шаге Женечка туго поскрипывал, позванивал какими-то цепочками, язычками многочисленных молний, испускал густые волны терпкого парфюма. Ирочка – всегда заходившая за Женечкой, считавшим себе за мужское правило только ее провожать, – выглядела, по сравнению с возлюбленным, как бледное пятно. Свои неяркие волосы она накрутила на бигуди, но они все равно висели плоско, вялыми лентами; платьице жесткого тюля казалось мерзлым, сделанным из ледяной шелухи. Ради праздника Ирочка залезла на каблучищи, отчего походка ее стала опасливой и шаткой. Женечка заботливо поддерживал ее за плечико, за талию и ухмылялся с видом человека, приготовившего всем приятнейший сюрприз.

«Ну что, дядь-Олег, идете, нет? – проговорил он развязнее, чем обычно, с претензией на равенство взрослых людей. – Присоединяйтесь к обществу! Будет хороший алкоголь, не та газировка, которую преподы поставят на столы. Я финансирую!» «Ты знаешь, я не пью, – ровным голосом ответил Ведерников, попридержав Лиду, прянувшую было отвесить взрослому человеку свой килограммовый подзатыльник. – И вообще, мы только на торжественную часть. Потом пейте, пойте, пляшите, а мы уж домой, по-стариковски». На последнее Ирочка фыркнула в ладошку, и Ведерникову показалось, будто нечто, расположенное внутри его тела, но не имеющее плотско-органической природы, тревожно дрогнуло.

Торжественная часть вечера сильно затянулась. В длинном актовом зале было душно, высокие ветхие окна не открывались лет, наверное, двадцать, четыре люстры под желтоватым потолком тлели грудами угольев, словно им для горения тоже не хватало кислорода. Маленькая, страшно скрипучая сцена была украшена гроздьями трущихся шаров, в которых, казалось, шло брожение мутного содержимого. Муниципальный чиновник, с дамскими пятнами на щеках и горячим бисером у корней металлических, мелко блестевших волос, говорил пятнадцать минут. Затем он, как и обещал, предоставил слово «нашему уважаемому Олегу Вениаминовичу, нашему, так сказать, эталону и моральному образцу». На это собрание отреагировало вялым плеском, на фоне которого выделялись сочные хлопки, похожие на кваканье гигантской лягушки, – производимые лыбящимся Женечкой, как убедился Ведерников, оглянувшись на зал. Его вместе с Лидой посадили в первом ряду деревянных, жестко соединенных между собою кресел – и когда Ведерников вставал на протезы, когда поднимался по глухим ковровым ступенькам в гуманные объятия подбежавшего чиновника, он чувствовал себя таким же, как эти кресла: деревянным и скрежещущим.