Ольга Славникова: Прыжок в длину

«Всем приготовиться! Освободить площадку!» – заорал в громкоговоритель потный, бледный как смерть режиссер, и эти небесные громы вызвали болтанку тугих надувных облаков, заполошный плеск снявшихся с асфальта голубей. Тем временем Кира, крепко ухватив негодяйчика под руку, отволокла его в сторонку, к фонарю с самым улыбчивым портретом лысого политика, и стала что-то ему втолковывать на ухо, отчего физиономия негодяйчика медленно перекосилась. Длинный оператор порулил рычагами камеры, черневшей на треноге, припал к окуляру, вскидывая брови и морщины, топчась, приноравливая свой неудобный костяк к потребностям съемки.

Именно эта камера прилежно зафиксировала все, что произошло.

Над ближним перекрестком насупленный светофор резко переключился с зеленого на желтый. Обостренные чувства Ведерникова тоже вдруг переключились, словно в притемненной, тепло и низко освещенной комнате внезапно загорелось верхнее трезвое электричество. Не было никакого пространства фильма. Вокруг простиралась реальность, пыльная, майская, многолюдная. Не было никаких актеров. Балерун Сережа Никонов, будучи совершенно собой, а не кем-то другим, жалобно всхлипывал, прикладывал к ярко-розовому носу, похожему на кусок фруктового льда, нежную тряпочку, отнимал, глядел заплаканно на алое пятно. Плотный мужчина оттолкнулся плечом от яблони, убрал телефон и двинулся прочь. Что-то в напряженном выражении его спины, в косой складке жира, в нарочито сдержанной походке, словно мужчина шел в мешке и боялся запутаться, упасть – что-то неуловимое и вместе определенное сообщило Ведерникову, что́ случится через пару минут.

Он буквально увидел, как черный коробчатый джип проскакивает перекресток и устремляется вниз по роковому спуску. И сразу джип высунул мятую решетчатую морду, взревел и рванул. Расхлябанный, тусклый, потертый – все-таки пятнадцать лет прошло, – поеденный ржавчиной, грязный, как сарай, джип грубо подрезал мявкнувшую от ужаса малолитражку и перескочил в крайний правый ряд. Уже удирал, делая странные, как бы жевательные движения обтянутой задницей, выследивший негодяйчика бородатый наводчик. Уже приоткрывалась, клацала и болталась на ходу задняя дверца тормозившего джипа, чтобы нанятый Ведерниковым киллер мог высунуть оружие. Негодяйчик представлял собой идеальную мишень, он топтался в трех шагах от проезжей части, и глупая Кира держала его на месте, льнула к нему, продолжала что-то шептать в обезьянье черствое ухо, потряхивала кудрями, привставала на цыпочки.

Ведерников закричал, сам не понимая собственных слов. Голос его потонул в пустых громах режиссерского громкоговорителя, от слов остался один бесформенный воздух. Кира не слушала и не смотрела, она теперь показывала негодяйчику что-то, укрытое в горсточке, а негодяйчик таращился искоса, словно собирался склюнуть зерно. Расхлябанный джип дернулся, встал, но киллеру, как видно, загораживал обзор пестрый газетный киоск, и ржавый хищник снова тронулся, выбирая, виляя. Трясущаяся гнутая моська тучной старухи, сама старая, с глазенками будто кровянистые вишни, сделала около дерева, где недавно дежурил наводчик, шаткий батман.

Ведерников был полубог. Он мог все это отменить. Пусть оставят деньги себе. Сосредоточенный, неуязвимый, он перешел на мерный разбег, ликующая силовая паутина горела как солнце, взлетная дорожка неслась, размазывалась на полосы, впереди ярко-синяя доска отталкивания дрожала от нетерпения. Когда чумазая дверца джипа распахнулась и оттуда высунулось комариное злое рыльце автомата, Ведерников уже шагал по воздуху. Он еще успел увидеть запрокинутое, увенчанное перламутровой лысиной лицо Аслана, преисполненное гордого идиотизма. Сразу же автомат зачиркал огнем, будто испорченная зажигалка, и Ведерников ощутил в груди, наискось, какое-то постороннее биение, дополнительное сердце.

От этого странного толчка сущность Ведерникова вдруг сделалась совершенно свободна. Толчок отделил от сущности лишний, тягостный груз, и груз свалился на завизжавшего Аслана, с красными вздыбленными клочьями на белой спине. Небольшое время груз еще посылал сущности Ведерникова судорожный, болезненный сигнал, потом сигнал истончился, что-то пробормотал и угас. Сущность Ведерникова была теперь далеко. Можно было сколько угодно и разными способами двигаться по воздуху, можно было вообразить и сразу же увидеть емкие, с длинными радужными перьями, крылья. Внизу больше не было подробного, населенного жуками и муравьями макета Москвы – там, сколько хватало вольного кругового зрения, простиралась сизая, еловая, горная местность с удивительной, мягчайшей линией горизонта. Сущность, уже свободная от имени, узнавала каждую туманную складку, каждую грубую морщину космического снега.