Йоханнес Зиммель - Из чего созданы сны

— Ах, что там «в последний раз»! — махнул я рукой. — С тех пор столько всего произошло, фройляйн Люси. Я расскажу вам, но сначала завтрак, ладно?

— Да-да, конечно, — пролепетала она и побежала готовить мне завтрак.

Я сидел спиной к торговому залу и смотрел на себя в зеркало на стене. Мне показалось, что и лицо у меня изменилось. Оно уже больше не было таким состарившимся и серым, таким пропитым и истасканным. Это было совершенно другое лицо. Но не может же человек за десять дней обрести совершенно другое лицо! Или все-таки может? Я прислушивался к голосам из магазина и размышлял о том, как это будет, когда Херфорд меня пригласит и скажет, что мое новое продолжение — это очень сильно! Так оно и было на самом деле, я в этом убежден. В этом вообще нет никаких сомнений! Иначе бы мне сделали замечание уже после первой части, которую читали он, Хэм и Лестер, а так никто не проронил ни слова упрека, когда я вернулся из Нью-Йорка.

Люси принесла завтрак. Я залпом выпил томатный сок, а потом ел яйца всмятку, свежие булочки с маслом и солью, пил кофе и чувствовал себя великолепно. Жуя, я поведал девушке Люси, которая стояла возле меня взволнованная, с раскрасневшими щеками, что за эти десять дней нашел такую историю, такую потрясающую историю, которая выйдет под моим настоящим именем.

— После всех этих лет, наконец-то, история под моим именем!

— Это замечательно, — прошептала Люси. — А я… я так за вас переживала. А теперь все будет хорошо… Ведь теперь все будет хорошо, да?

Я кивнул с набитым ртом.

— Нет, я так рада за вас, господин Роланд!

— А как я рад! Как я рад, фройляйн Люси!

Конечно, я не мог ей рассказать, о чем шла речь в новой истории, это она тоже понимала. Но когда я кончил завтрак, я подсел на табурет к ее стойке, и мы вместе пили томатный сок и говорили о ней. Я расспросил Люси о ее доме, о родителях и о планах на будущее. Она рассказывала мне об отце и матери, которые были крестьянами, о брате, служившим в бундесвере, [126] Вооруженные силы Федеративной Республики Германии. — Прим. пер. и о своей родной деревне Брандоберндорф. Я слушал ее с неподдельным интересом. «Уже давно, — думал я, — на протяжении долгих лет я не слушал с вниманием тех, кто рассказывал о себе, если только не должен был о них писать или использовать еще как-нибудь по-другому».

А потом, в десять часов, намного раньше, чем я ожидал, зазвонил телефон.

Люси взяла трубку и сообщила мне:

— Вас срочно приглашают к вашему издателю.

— Очень хорошо, — довольно сказал я.

Я расплатился и дал Люси, как обычно, большие чаевые, а она важно поблагодарила меня и еще раз выразила свою радость. Потом она символично плюнула мне трижды через левое плечо и мы пожали друг другу руки. Уже издали, из магазина я оглянулся еще раз — Люси стояла за своей стойкой, все еще смеясь, и махала мне рукой. Я тоже засмеялся и помахал ей в ответ. А толстая дама возле меня трубно гудела:

— Гусиной печенки, господин Книффаль, гусиной печенки! Три большие банки!

На мостках через перекопанную Кайзерштрассе толпились люди. Я шел насвистывая, засунув руки в карманы брюк — пальто я оставил в редакции. Было холодно, и я поднял воротник пиджака. Внизу, в глубине, на стройке метро трудилась интернациональная команда рабочих. Гудели отбойные молотки и пневматические буры, подъемные краны ворочали стальные балки. Все было так же, как и десять дней назад. И все-таки все было по-другому. Я вынул коробку своих сигарет и бросил ее туда, в глубину, ее поймал маленький итальянец, широко улыбнулся мне наверх и послал воздушный поцелуй:

— Grazie, Signore, grazie! [127] Спасибо, синьор, спасибо! (итал.).

— Molti auguri! [128] Наилучшие пожелания! (итал.)

На этот раз мне представилось, что я один из тех многих, что работают там, внизу, что я их часть. Это было приятное чувство…

В издательстве я поднялся на «бонзовозе» сначала к себе на седьмой этаж в стеклянный бокс, где висело мое пальто, и вынул новую пачку «Галуаз» из кармана. Совсем уж без сигарет я не хотел остаться. Человек не может проснуться на следующее утро святым.

Вокруг во всех стеклянных боксах уже работали, я поздоровался со всеми и все с улыбкой поприветствовали меня, и когда я уже выходил от себя, вошла Анжела Фландерс, моя старая приятельница. В этот день на ней был темно-синий костюм, и ее крашеные каштановые волосы были, как всегда, безупречно уложены, и сама она была, как всегда, ухожена, и она тоже улыбалась.