Йоханнес Зиммель - Из чего созданы сны

Тогда я ее неправильно понял. Но скоро, очень скоро мне предстояло все понять.

Реактивный самолет пролетел над домом, едва взяв старт. Шум его агрегатов был чудовищным. Мы замолчали, потому что все равно ничего нельзя было расслышать. Так мы стояли и долго смотрели друг на друга. Я улыбался, но огромные темные с поволокой глаза Ирины оставались серьезными и печальными. Шум реактивных двигателей затихал, и снова стала слышна музыка Чайковского, эта удивительная «Патетическая» с ее сумрачным минорным характером и извечными страстями восточной мистики, в которые то и дело вплетались сладостные кантилены западной сентиментальности.

Мы все смотрели друг на друга. Музыка звучала. Я подошел к столику с бутылкой «Чивас» и сделал себе еще одну приличную порцию.

И на этот раз это вовсе не имело никакого отношения к моему «шакалу».

— Ты послушай, Макс, — говорил я. — У тебя же хобот, как у слона, по словам Тутти.

— Ага, как раз такой, — вставила Тутти. — Вальта, дружище, этт самая большая штука из всех, какие я в своей жизни видела, а повидала я их о-го-го! Такая профессия.

— Ну, он и впрямь не такой уж маленький, — улыбнулся Макс с гордостью обладателя. — А че он тя так интересует, Вальта? Ты ж вроде не гомик. Хе-хе!

— И не хе-хе, ты, идиот, — огрызнулся я. — Я интересуюсь твоей штукой, потому что мы хотим поместить ее на обложку «Блица»!

— Мамочки мои, Вальта! — воскликнула Тутти. — Ты ж этт не всерьез, не?!

— Забодай меня вошь! — вступил Макс. — Сколько ты седня принял?

— Я трезв, как стеклышко. И говорю чистую правду. Нам нужна твоя штука, Макс. Я сейчас прямо из редакции, я же тебе по телефону сказал. У нас было совещание.

— Посередь ночи?

— Оно еще продолжается. Мы готовим две большие серии, и мне надо срочно с вами обсудить…

— Макс, твоя морковка на обложке! Ты ище будешь знаменит! Тя ище в кино возьмут! — не унималась Тутти.

Было двадцать два часа тридцать минут. Я сидел в современно обставленной квартире Тутти и Макса в новом доме на Хербартштрассе, второй этаж, номер три. На окне стояла большая, накрытая платком клетка. В ней мирно спал любимец Тутти, Максов враг — «каналья» Гансик. Квартира была мне хорошо знакома, я не раз бывал здесь. Двадцативосьмилетняя Тутти Райбайзен — которую, собственно, звали Гертруда, но это имя она находила отвратительным — была обладательницей сияющих голубых глаз и большого рта, правый верхний уголок которого был всегда слегка вздернут. Она носила высокие каблуки и мини-платье лососевого цвета и садилась так, чтобы сразу было видно черное белье у нее под платьем. Ее сутенер, душа-человек по имени Макс Книппер, [115] От нем. Knipp, прищелкивание пальцами — буквально: прищелкивающий пальцами. — Примеч. пер. высокий, стройный, мускулистый, был сложен как греческий бог. И лицом походил на греческого бога. Породистый, породистый по-настоящему. Не было ни одной бабы, у которой при виде его не замирало бы сердце. Вот только кисти его рук уродились размера на три больше положенного.

— Ну, вот видите, — продолжил я. — Я же знал, к кому обратиться! Теперь все должно пойти как по маслу. Я должен кончить к середине следующей недели.

— Ма-акс, — испуганно воскликнула Тутти. — Бедняга Вальта здорово перепил. Господь Всемогущий! Я сама всегда зазывала тя в мою постельку, Вальта, а терь ты хочешь кончить токо к средине следующей недели, а седня у нас токо четверг. У тя че, не все дома? Да тот Ляйхенмюллер по сравнению с тобой ище цветочки!

— Да нет же, — принялся я успокаивать Тутти, мою подружку с большим сердцем и куцыми мозгами. — Я не это имел в виду. Кончить статью для «Блица». Для одной серии. А для другой мне нужна твоя консультация — кое-какая информация, разъяснения. Но еще раньше мне срочно нужен Макс с его балуном.

— Да, братишка, мир катится в тартарары, — заявил потрясенный Макс. — Ну, тогда пропустим для начала еще по стаканчику. Это уж меня выбило по-настоящему!

Перед нами стояли стаканы, бутылки с пивом и две бутылки хлебной водки. В виде исключения я изменил своему «Чивас», чтобы не спровоцировать социального конфликта. В своем синим костюме в широкую белую полоску и желтой рубашке с пестрым галстуком Макс сидел у стены, на которой в рамках висели бесчисленные фотографии. Пожелтевшие семейные карточки, совершенно неуместные в этой современной квартире, но Тутти была сентиментальна. Она присутствовала на всех фотографиях: маленькая Тутти за руку с матерью в Берлинском зоопарке, возле белых медведей; маленькая Тутти за руку с отцом на ярмарке; маленькая Тутти с матерью в ванной; на пони; у елки — и везде в окружении дядюшек, тетушек, родителей, дедушки с бабушкой. Все они уже давно умерли, как-то призналась мне Тутти. У нее был только Макс. Но он пока не висел на стенке.