Василий Голованов - На берегу неба (сборник)

Гек подивился, что это залегает так близко даже здесь: тьма. Он не слушал, он не хотел знать подробностей, ибо приехал сюда избавиться от прошлого, в котором тоже было довольно тьмы. И он неустанно скоблил и скоблил чернение сердца, пока однажды оно не засверкало, словно обработанное кислотой серебро. Это случилось в день, когда, выйдя на улицу, он вдруг встретил ту, о ком мечтал всю зиму. Прекрасную женщину с полинезийскими чертами лица и глазами, как у ребенка.

Когда я снял дачу в «Садах», все уже изменилось; у Гека была возлюбленная и трехмесячный малыш; Павел Дмитриевич умер; жена его продала половину участка и вложила деньги в финансовую пирамиду, которая через несколько месяцев лопнула, не оставив следа, если не считать темных мешков под глазами хозяйки. А главное, появился Чук, которого в Садах все звали «миллионер». Я видел его лишь однажды у колодца, осенью, когда переливал воду в ведро. Час был ранний, в прозрачном тумане торопились на электричку люди. Вдруг напротив остановилась машина. Я поднял голову и увидел там, за стеклом, Гека и еще кого-то, похожего на него, только гораздо массивнее. Гек улыбнулся, помахал рукой, и они поехали, оставив меня с ведром в руке и скверным чувством, что меня показали. Чук ведь не просто вернулся, отсидев очередной срок, он стал большой шишкой: не то что братва, но и большие братья двигали его, и всякий, кто хоть что-нибудь смыслил в искусстве рукопашного боя, слышал о Чуке, и он знал о каждом, кто хоть что-нибудь смыслил. Когда Гек впервые привез его в «Сады» в час вечернего чаепития, тот вдруг затих, будто силясь припомнить что-то, а уезжая, сказал: «Да, благое место». Вскоре он снял дачу на Патриаршей горке – обычную по мерке этих мест, с сортиром во дворе, а в «Садах» откупил у Воскобойниковых половину самого большого в поселке дома на главной улице. Хозяева считали, что им повезло, потому что он дал цену, в то время, когда все жались на деньги; но хорошую цену он заплатил и за соседний участок, где стоял крошечный домик пенсионера Глухова. Воскобойниковы с нетерпением ждали, когда он переедет, потому что им любопытно было узнать, как живут настоящие миллионеры. Они рассудили, что половины дома ему хватит с лихвой, а что до соседнего участка, то, наверно, миллионеры любят простор и им на пол-участке действительно как-то несподручно. Но Чук не спешил переезжать. Однажды он появился и объявил, что заасфальтирует всю главную улицу до поворота на шоссе, если каждый домовладелец внесет в это дело хотя бы символическую плату. Чук принимал и 20, и 100 рублей, и в один прекрасный день асфальт действительно был грамотно уложен на хорошенько отутюженную щебенку по всей улице, за исключением одного квартала, где владельцы домов решили не подчиняться предложению миллионера и ответили, что не заплатят ни копейки.

Тому не жаль было ни денег, ни этих людей. Потому что в один прекрасный день по улице пошли один за другим КАМАЗы с кирпичом, бетонными блоками и калиброванным брусом и разделали непокрытый участок дороги так, что ни одна машина, не протащившись как следует брюхом по этим колдобоинам, не могла добраться до своих ворот. Воскобойниковы не без удивления, но с любопытством следили за приготовлениями. И так в одно прекрасное утро они увидели, как из домика пенсионера Глухова, отданного строительным рабочим, вышли четыре мужика в оранжевых комбинезонах и исполинскими бензопилами Black & Decker к вечеру попросту отпилили половину дома, причитавшуюся миллионеру. Ничего подобного «Сады» не знали, потому что всегда были тихой идиллией коммунизма и не представляли себе преображающей мощи капитала. Через пару месяцев на месте старой половины дома выросла новая – но что это была за половина!.. Рядом с нею дача Воскобойниковых, когда-то бывшая предметом их неистощимой гордости, смотрелась, как жалкая избушка, достающая крышей едва ли до половины глухой стены высоченного трехэтажного дома с просторной галереей, глядящей на закат. Проклятый миллионер не только отгородился от них глухой стеной, не прорубив в их сторону хотя бы крошечного оконца, чтобы знать, как живут-поживают его соседи, садоводы Воскобойниковы, но и украл у них все послеобеденное солнце, целиком присвоив его себе.

Чук подарил Геку машину, покупал все, что тот просил, – бумагу, холст, любые краски… Но сближаться с ним нынешним и с его друзьями не стал. Мы ведь жили, как во сне, и Гек, и я, и все зимние дачники, внезапно оказавшиеся хранителями прекрасного наследства времени чаепития. И каждый дом, который мы снимали, был сном о счастье: оно могло быть таким или этаким, с дверью на второй этаж или без, с трюмо, в котором мир отражался до бесконечности, пока не исчезал в тусклой дымке ртутной амальгамы; с деревянными, черными, под камень, колонками под бюсты Аполлона и Афродиты или с огромным кожаным креслом, в которое следовало усаживаться надолго, может быть, на целый день, укрываться пледом и, наугад раскрыв любую из сохранившихся в этом сне книг, незаметно засыпать над первым же абзацем: «…География Каспийского моря в античности есть, в сущности, история нескольких цитат, уцелевших от неизвестного произведения неизвестного автора, которые и много веков спустя использовались для создания “историй” и “географий” из тех же самых литературных обломков…» Некоторые сны становились любимыми, и тогда человек старался обосноваться в них надолго, перетекал из зимы в лето, пока хозяева дачи не замечали, что жилец давно уже лучше их освоился в их сне о прекрасном, и, ревнуя, не прогоняли его.