Роман Солнцев - Золотое дно

Туровский не ответил, значительно посмотрел на Никонова.

— Надо поговорить глаза в глаза, — невнятно ответил Никонов. И вдруг не удержался, хохотнул. — У мужика желание — переизбраться на второй срок. Думал-думал, нашел верняк — подал в суд на Валерку, на ГЭС, хочет льготы продлить на электроэнергию для области… а договор с РАО ЕЭС вот-вот кончится… да, Валера?

— До сих пор они платили в четыре раза меньше, нежели все прочие, — Туровский раскуривал трубку, руки у него тряслись.

Хрустов недоуменно молчал.

— Грозится привести в Виру колонну пенсионеров тысячу человек под красными флагами, — Никонов комически расширил глаза. — Наверно, у тебя научился? Ты грозился на Москву повести, а он….

— А Лев Николаевич ему навстречу свои силы, а?! — развеселился Ищук. — Во будет Бородино!

Хрустов покачал головой.

— Что? — спросил Ищук.

— Я больше не хочу… — тихо ответил Лев Николаевич. — Всё.

— Может быть, он прав, — кивнул Бойцов. — Братцы, это опасная игра. Страна сегодня — как перенасыщенный соляной раствор. Достаточно случайной пули или даже сигнальной ракеты — и власть выпадет в осадок. И начнется. А ведь победить могут как раз воры.

Никонов осклабился в улыбке, с размаху обнял Хрустова.

— А мы не дадим! Верно, Лёвка! Эх раз, еще раз!.. Да в последний раз! И разлетимся. А чего стоим?! Давайте за дружбу-то? Все пятеро… и Родя тоже!

— А мы опять дружим? — устало удивился Лев Николаевич.

— Ничто не сплачивает, как дружба против кого-то, — пояснил Алексей Петрович. — Но чем больше дружащих, тем меньше крови. Так написано в одной старинной книге.

Никонов расхохотался, разлил по стаканам коньяк, мы чокнулись. Затем Сергей Васильевич куда-то ушел, сказав, что будет к ночи.

Я до сих пор не мог понять, какие у них могут быть общие интересы. Если завод хочет прибрать ГЭС, чем это лучше, нежели претензии Саракана? И с какого здесь боку за или против Никонов, человек с Дальнего востока? И зачем Ищук, да и Никонов столь назойливо обихаживают Бойцова? И зачем Ищук машину Илюшке Хрустову подарил… с какой целью? Так ли уж ему нужен старик Хрустов? Или опять-таки — лишь потому, что Хрустов теперь прямая родня Туровскому? Но так грубо, при всех!

— Мужики, я уезжаю по делам, — объявил Тарас Федорович, жуя жвачку. — Всем быть готовыми завтра, к десяти часам утра.

Посидев молча полчаса с нами, попросился домой и Хрустов. Он по дороге еще раз заглянет к сыну.

Туровский хмуро отъехал на работу.

И остались мы вдвоем с Алексеем Петровичем.

Над Саянами еще полыхало вечереющее солнце. Плотина сквозь его широкие лучи выглядела как раскрашенная в зеленые и желтые цвета игрушка. Никаких людей вокруг. Никаких механизмов, стрекота и грохота, как бывало. Ни дыма, ни огоньков электросварки. Как будто век она тут стояла, вросшая плечами в берега, на вид хрупкая, а на деле мощная, грандиозная из железобетона перегородка… слетающие водопады отсюда кажутся всего лишь хрустальными пластинками… Если что и вызывает тревогу, тайную, жутковатую, так это знание о том, что вода камень точит…

Я думаю, и Алексей Петрович помнил об этой угрозе. Но заговорил он совсем о другом. Я позже записал коротко некоторые его мысли, и здесь привожу, как они запомнились.

— Вот вернулся я домой, смотрю на демонстрации стариков. За рубежом бунтуют молодые, а нас… Но пожилой человек борется не за демократию или сталинизм. А за свою юность. Покажи ему воскресшую, как в сказке, его любимую девушку, которая стоит под тем или иным флагом — он ринется туда… под этот флаг…

— Вы правда думаете, всё зависит от этого?

— А что выше, дорогой Родион? Я, конечно, не о людях, которых изнутри пожрал солитер, жаждущий власти… Таких тоже воспитало время. А вообще-то, мы были примитивны, как амебы… зачем жили?! Даже вопросы-то задавали не о смысле бытия — только про бетон и воду. А вот спроси: кто я такой? И кто ответит? Я сам-то не знаю, а почему должен поверить, что знает другой? Бог? Кто он и почему? А почему не сатана? А может, он един и есть, работает в две руки, как пианист, задает загадки… и не мохнатый, с огненными рогами, а где-нибудь рядом — по ту сторону Луны, за электронным пультом, плешивый профессоришка с ехидной ухмылкой… вроде гениального жулика Березовского… Видели же американцы на песчаном грунте Луны следы, зачем скрывать? Народ ничем уже не испугаешь, только обрадуешь…

— Никто уже ни во что не верит, Алексей Петрович.

— А как можно верить?! Больше всех мне жалко Лёвку. Вот он обижается, почему страна так перевернулась… вылезло всё мерзкое… Господи, неужели могло быть иначе, если партия Ленина первым делом переломила хребет крестьянству, сослав в Сибирь лучших хозяев земли, уничтожила самых талантливых философов, инженеров, поэтов, офицеров, священников… запретила все иные точки зрения на любые проблемы… ну, чего ты хочешь? Чем всё это могло обернуться, как не распределением остатков чужого добра, злобой, штыками и оглушительным гимном, от которого даже подметки дрожали? А когда чугунная скорлупа распалась, чем это могло обернуться? Только накопившимся дерьмом и гноем… Причем наверху остались, конечно, те же, кто и были у власти… если не сами, так их дети, их выученики, молодые бояре-комсомольцы…