Лия Владимирова - Страх

Муж поджидал меня около дома. Он был рассержен. А я жалась к нему ласково и виновато. Сердце у меня все еще колотилось. Я и верила мужу, что ехали мы домой, и — и не верила. Слишком уж он быстро летел, этот автобус. С двойным номером. И если бы я не выскочила в последнюю минуту, то, как знать, где бы я была сейчас?

Вы ведь понимаете: так быстро обычные автобусы не ездят. Просто количество народу на остановках не позволяет. А этот автобус — брал не всех. Да… не всех, а своих … Сопровождающих. Какое чудо, что я все-таки выскочила и они не погнались за мной. Они не хотели поднимать шум на улице, среди бела дня.

— Ну, вот мы и дома… — виновато улыбалась я мужу. — Дома!..

Человек с маленькой собачкой! Гражданин пенсионер! Психологи, живущие наверху над нами! Соседка и сын соседки! Опомнитесь… Да для чего вам все это надо? Только для того, чтобы идти за мной по пятам, когда я возвращаюсь из магазина, только для того, чтобы красться за мной между домами, вы пустились в такой дальний путь, оставили свою прошлую жизнь? Да разумно ли это? Ведь и вам было кого и что оставлять в той, прошлой жизни… Я бы понимала вас, если бы вы приехали сюда ради каких-то своих будущих надежд (каких — безразлично), а не ради мелкой, дотошной слежки. Вот и в газетах пишут: люди едут сюда, чтобы строить государство Израиль (да, да, Израиль!), чтобы быть свободными на своей земле, а не для того, чтобы кого-то изолировать… А вы? Вы только изменили место жительства (а лучше сказать — место своего проживания), но не себя… Кстати, каждый из вас (каждый!) в темных очках. Кроме человека с собачкой. Его белокурые волосы приглажены, а маленькие голубоватые глазки всегда прищурены — точно так же, как там, когда он шел между роялем и рядами. А вот гражданин пенсионер (это уму непостижимо) всякий раз при виде меня достает из кармана и надевает свои темные очки. Он выпячивает грудь, шаг у него чеканный. А сын соседки? Он никогда не расстается с темными очками. «У вас очки больше лица», — невесело пошутила я. А психологи? Они все в темных очках. Самые черные, непроницаемые носит тощий сын психологов (тоже психолог). Иногда, топоча мимо нашей двери к себе наверх, он с напором напевает:

А в кинотеатрах время от времени (но регулярно) идут советские фильмы.

Да к чему же в таких условиях мне говорят о Бегине? К чему рассуждать о Ближнем Востоке и о его проблемах, когда из-за двери доносится:

А то еще кто-нибудь пустит на полную мощность магнитофон (или проигрыватель), и по всему кварталу разносится слащаво:

При чем же тут Бегин?

Вот вчера в руках у психологов, когда они садились в машину, я увидела журнал — по-моему, это был «Огонек». Вот это — уместно. А споры о ближневосточных проблемах на таком фоне выпирают какой-то подделкой.

Надо изменить свою жизнь. Надо выпрыгнуть из этой неподвижности, где никогда ничего не случается, но всякую минуту может случиться . О, это знакомые слова: у нас никогда ничего не случается, — слова, знакомые по всей жизни моей! А куда деваться? Ведь мы приехали уже, приехали в этот поселок и будем здесь ждать, ждать… пока они за мной не придут. Как это будет? Что они скажут, войдя? Явится ли сначала психиатр? А может быть, он уже приходил, и не однажды — скажем, под видом какого-нибудь знакомого. Ведь приходит же иногда кто-нибудь. И ведь недаром мне задают вопросы: «Как вы спите?», «Вы когда-нибудь отдыхаете?»

Мне все кажется, что мы на каком-то временном забытом полустанке, и так трудно поверить, что все это уже окончательно, бесповоротно. Выскочить, выпрыгнуть из этой жизни — как выпрыгнула тогда из автобуса!

Там, в Москве, когда мне становилось слишком не по себе, когда я слишком боялась обыска, я уходила к матери. И сына увозила. Он на метро ездил в школу. Так бывало в те дни, когда муж уезжал в командировку. Прижавшись к матери, я чувствовала себя маленькой девочкой и — в безопасности.

Да… А однажды, уйдя из дома, мы позабыли выключить свет и перепугали знакомую. На дверной звонок ответа не было. Телефон (она позвонила из соседнего автомата) — тоже не отвечал. А свет в окнах горел. Вот она и решила, что у нас идет обыск…

И это была привычная обстановка жизни. И уж лучше бы там все и кончилось. Для чего же было продолжение? Продолжение — несвободное, продолжение той же неустойчивой, неопределенной, призрачной жизни.