Ксения Букша - Рамка

Да-да, – говорит Паскаль. – Вот миска.

Трамвайчики тоже попросим сюда. Все.

Конечно, – Паскаль поспешно. – Берите скорее.

Держите… (Поляна делает вдох – и все цветы как по команде медленно поворачивают головы, как кордебалет – вверх – и вправо, и, кажется, делают шаг и реверанс, – Паскалю кажется, что они двинулись, и он сам чуть не падает.) – Стишок отдать?

Какой ещё стишок? Ты ещё и стишки знаешь? Отдавай, конечно. Мы про него и не знали.

Вот он, – на два тона выше взмывают птицы, ярче становится солнце, а тишина ещё прозрачней, ещё невыносимей.

Отлично, – говорят ему. – Ну а теперь сам. Сам себя теперь давай.

Ноги дрожат. Чтобы успокоиться, Паскаль смотрит вдаль, ищет глазами всех. Вон стоит, расправляя плечи и подставив неподвижное лицо солнцу, Николай Николаевич. А рядом с ним, рядом, стоит Галка и что-то рассказывает, жестикулирует. Вон лежит Алексис, её почти не видно в траве. А там неподалёку дядя Фёдор, тот совсем уснул. Органайзер бродит, втянув голову в плечи, озираясь и вглядываясь, как будто пытается приподнять поляну за край и понять, что же там под ней, под исподом. Боба бодро шагает вдалеке-вдалеке, заложив руки в карманы, а травинку в угол рта. Бармалей и Вики, похоже, рассказывают друг другу анекдоты, по крайней мере, смех доносится даже сюда.

И тогда Паскаль, стараясь не глядеть на Янду, медленно и аккуратно садится в траву, погружается в траву, как в ванну, в эти мелкие цветки-трубочки на неприметных ножках, которые парят над травой. Вот он вровень с травой, его голова вровень со всеми этими былинками, и вот он уже почти цветок, а вот и ниже цветков, потому что Паскаль ложится на землю прямо носом вниз, вздыхает вместе с полянкой и выдыхает вместе с ней, полностью выдыхает и утыкается носом в землю.

В нём не остаётся в этот момент ни одной капельки воздуха. Он выдохнул его весь. Он смял свой фантик и выкинул. Закрыл эту книжку с картинками. Вот так живёт Янда – там нет ничего. В каком-то смысле он повернулся к ней лицом: перед ним и под ним чёрная сырая земля и чернота.

И вот когда Паскаль уже готов вдохнуть земли, загрести земли себе в рот, перестать дышать своим жиденьким солнечным воздухом и начать дышать землёй, вот тут-то перед глазами у него вспыхивает даже не огонь, а что-то ещё поярче, красное, алое, цвета фуксии, рыжее, и тут же его кто-то сильно бьёт по спине, так больно, что он орёт и вскакивает, весь как ошпаренный. Ему действительно кажется, что его ошпарили. И округа уже не та – как в фотошопе, когда настройки сбил, кошмарные контрасты: чёрное и оранжевое, всё подчёркнуто, подведено. В ушах скрежет и звон, никакой мелодии, ничего прекрасного. Как будто поезд несётся на него, и он не знает, с какой стороны, и не может увернуться, и одновременно как будто поезд уже сбил его, разорвал в клочья. Боль и страх разрывают Паскаля, он понимает, что сейчас сдохнет, пытается молиться, но в голове у него, как у героя Андерсена, крутится одна таблица умножения – и добро бы он ещё, бедолага, помнил её хорошо, так ведь он тот ещё математик, трижды восемь двадцать девять, – честное слово, лепечет он, честное слово, вот теперь больше ничего нет, совсем ничего! – и тогда, вот тогда, понимание, точное знание пронзает его насквозь, так что он погибает и корчится, – и тут же отпускает его, как будто сбрасывает с чёртова колеса.

Цвета и звуки медленно, ослабевая и настраиваясь, возвращаются на место. Пекло внутри унимается до слабенького тепла. Снова лужок и келья одновременно. И простым гвоздём навсегда остаётся внутри то, о чём он – сам не зная – просил.

Янда поднимает голову.

но вдруг становится и солнечно – а потом уже и дождь кончается, а солнце остаётся. Крапива по колено. Бывшие Узники наши, а ныне почти свободные люди стоят посреди парка развлечений. заросшего и заброшенного парка развлечений. Этот парк развлечений принадлежит Вики; она давно тут не бывала, и поэтому он несколько зарос, а развлечения по большей части заржавели, но по мере того как они продвигаются – всё оживает снова, появляется откуда-то народ, идёт навстречу, бегают дети, продают мороженое, шары и сахарную вату.

Вот, – говорит Вики, делая широкий жест рукой, – когда-то здесь было много всего. Вон там в моём детстве летали зелёные самолётики с красными звёздочками – пиу-виу – кому туда? Пожалуйста. А вон там было колесо обозрения, впрочем, оно и сейчас там стоит, смотрите! А вон автодром – кто хочет покататься? Между прочим, очень весело, и красных петушков продавали рядом – помню, как я рулила на автомобильчике и столкнулась там с одним мальчиком… А здесь был шатёр, такой павильон – тир, вот и сейчас… хотите? Отлично! Ну, а во-он там был захватывающий аттракцион, он назывался «Ромашка» – ух, как вжимало! А чуть дальше была «цепочка», я совсем не боялась на ней крутиться, а потом одна из цепочек оборвалась прямо на лету, и, говорят, кто-то погиб даже. На колесе обозрения тоже народ иногда пьяный катался, и в механизмы засасывало. Но это всё фигня, – Вики легкомысленно машет рукой. – А вот тут, где вот мы сейчас стоим, тут были качели. Лодочки, – и качели появляются по мановению Викиной руки. – И кто хочет – может на них покататься. – Когда-то очень давно, когда ещё в позеленевшей будке кассы сидела (в кружевах) старушка (и в беленьких наличниках, так что дважды в кружевах), седенькая, и были даже настоящие серенькие билетики.