Ксения Букша - Рамка

Алексис не падает в обморок. И не кидается на серого.

Так-так, – говорит она, глядя на него пронизывающим взглядом. – Значит, всё-таки «будут» изъяты. Ну, а что вы скажете о тех, кто смог от вас сбежать?

Мы их найдём! – клянётся серый.

Алексис выдыхает. Значит – не все. А скорее всего, никто или почти никто. И от серого этот вздох не укрывается. Он досадует на себя, что Алексис удалось его поймать.

Дети сами не хотят с вами жить, – кричит серый и тычет Алексис в нос фонариком.

Попрошу не вопить! – приказывает Алексис и отражает ему свет, да так, что серый чуть не исчезает вовсе.

Это не ваши дети! Это дети государства! Вы взяли их ради денег и самоудовлетворения! – пахнет палёной одеждой, волосы Алексис потрескивают от мертвенного света.

Пошёл на хуй, бродяга! – парирует Алексис, и свет волной откатывается от неё назад, оставляя её в зеленоватой полутьме. – Вот выйду отсюда и наведу настоящий порядок.

Выйдете? – верещит серый. – В каком смысле?! Выйдете в каком смысле «отсюда»? Откуда отсюда выйдете? Здесь, по-вашему, что? Вы куда, по-вашему, попали? По-вашему, это прилично – хотеть отсюда выйти?! Да вы не вышли, а вошли!.. И – вот! – я хочу передать вам записанное послание от вашего подопечного Алексея!

Так, понимает Алексис, Лёшка, значит. Не «все ваши дети», но и не «никто». А один-единственный Лёшка. Вот неймётся ему.

Серый вытягивает вперёд руку с диктофоном, нажимает на кнопку, слышен гнусавый треск, а потом юный голос:

А что, серым быть интересно, это моя цель и мечта жизни. Мама, то есть, наша приёмка, опекун то есть? Ну… она строгая, и потом, она ведь наш просто опекун. А вообще-то я вот например знаю, то что я принадлежу государству. А не никакому не опекуну. Она деньги наши получает и тратит, а я бы сам хотел. Вот когда я буду серым, то тогда не надо будет сдавать ЕГЭ. Я хочу быть государственным, как царь! (смех) Вот тогда я буду счастлив. (Смех.)

Вот, – говорит серый. – Ну что? А если я вам скажу, что вы сюда и попали-то из-за них, потому что им захотелось погулять без вас, на свободе, в кои-то веки, а мы решили удовлетворить их желание – конечно, не задаром?

Алексис никак не показывает эмоций – покер фэйс, да и только. Свет ещё какое-то время бьёт ей в глаза. Потом дверь захлопывается, и после света всем кажется какое-то время, что стало абсолютно темно.

Но спустя секунд десять узники начинают слабо различать друг друга.

Ладно-ладно, – слышен голос Алексис. – Вы, главное, не расстраивайтесь, это всё обычное дело…

Ты, главное, сама не расстраивайся, – Галка.

Ну, – Алексис, – это, конечно, очень неприятно… Но думаю, что мне всё же удастся это разрулить. Сука директор! Стопудово его проделки. Развращает детей… У них же друзья-приятели в детдоме остались, ну и – что ему стоит их обработать – начинаются звонки всякие, подначки… агенты влияния, блин, малолетние… Что с них взять? Детишки глупые, мелкие, травмированные. У Лёхи интеллектуальный возраст – лет восемь от силы, а психологический – пять, местами два. А на вид вон оглобля какая, паспорт уже получил, в суде выступать может. Только что он там скажет? «Уа, уа».

Но это же опасно для вас, – Органайзер.

Алексис усмехается.

Ну так да, конечно, опасно. Так я знала, на что шла. А ты думал, рискует только тот, кто на войну, там, идёт или ещё куда? Подростков приёмных брать – тот ещё экстрим. Но ничего, разрулю. Детишечки ещё и не на такое способны. Главное, выйти отсюда завтра – и начнём разруливать.

А ты на них не злишься за предательство? – Вики.

Алексис:

Ну, на предательство это покуда не тянет. А вот мозга, конечно, у Лёшки нет. Но это для меня не сюрприз.

Эдак про всякого можно сказать, что мозга нет, – Вики, задумчиво. – А с какого момента ты бы уже сказала, что он отвечает за себя?

Н-не знаю… – Алексис. – Не знаю… Сложный вопрос. Просто… я сама, как говорится, неблагополучная. И росла долго. До тридцати лет вырасти не могла. Вот посмотреть на меня в двадцать восемь – ну, кажется, всё, конченый человек. А ведь выросла же в итоге… А кто другой посмотрел бы – крест бы поставил…

папашка нас сначала бросил, а потом погиб

мать плакала

перестала плакать – стала орать на нас

карабкаться стала

бизнес начала

бандюки тогда кредиты

а меня на хозяйство перебросили

вот – это от утюга

это от крышки

а это братья об стол меня

чуть глаза не лишилась

мелкие братья

пахала я как золушка