Алексей Шепелёв: Настоящая любовь / Грязная морковь

В восьмом уже разрешила ему мать посещать родной сельский клуб. Задержался как-то он очень поздно, тайно наблюдая за Яной, тут приехали драться из соседнего села – полная машина пьяных с холодным оружием. Первого попавшегося протянули цепью по спине так, что шрам цел и сегодня. И вновь упал Слай, упал с высоты в острые камни. И долго лежал… но нашёл силы подняться. И было ему ещё трудней; к счастью, был он мал, и восстал, и начал жить. Девять классов закончил на отлично, с доброй репутацией, столь важной в селе.

Но был на пределе. Дальше учиться не хотел. Плавно, поэтапно помог ему отчим, добропорядочный мужчина средних лет, с которым мать познакомилась случайно на семинаре в Воронеже. Отец был всегда занят бесконечной колхозной работой, разрывался на части, домой, как говорила мать, приходил только спать, часто выпивал, был груб и придирчив, но Слай любил его. Отчим же совсем другой – тонкий, деликатный, начитанный, золотые руки. Сначала Слай относился к нему холодно, потом очень привязался – мать опять уехала, они жили вдвоём, из-за метели не было света почти две недели, и они, намаявшись за день, рано ложились спать, и длинные зимние ночи пролетали в разговоре под вой пурги. Такая поддержка в переходный период много значила для Слая. Но также плавно отчим изменился: стал груб, приходил домой всё позднее и пьянее, ругался, то плакался и пытался удавиться, то крушил мебель, бил Слая, унижал мать. При таком язвенном родителе Слай не мог слушать свою музыку, смотреть свои фильмы, заниматься упражнениями для спины, даже как надо подготовить уроки.

Здесь я опять вынужден проявиться с некоторой авторской аннотацией… А ведь правдоподобно, а? Если б вот не слишком причудливый подбор иных изобразительно-выразительных средств… Впрочем, не буду себя критиковать раннего – я и сейчас не хуже. Два слова о дневнике. По сути это даже и не дневник, а только его конспект, список списков, набор заголовков при датах, чтобы самому не забыть . Память образная у меня хорошая, а образы эти сами мне очень дороги, поэтому записывать все подробно мне не требовалось, да и лень. Теперь же, опираясь на конспекты, я легко кое-что восстановлю. Привожу для примера несколько дней из «дневника» (я использовал английский, чтоб никто из домашних не понял):

Sent. 2 nd.YaNa walks. Moonlight on her… (зашифровано)

Sent. 6 th.YAnA ANA.

Sent. 7 th.Perekus’ Birthday party. No Yakha!!!

Sent. 8 th.ReWansh – YAKHA DRINKING & HITTING P. & 01.

Oct. 1 st.Seeee or not to see: Yana’s peaсsing…

– To pick or not to pick (тупик)?

Oct. 3,4 th.YANA not wants to do (от и до)

Oct. 10 th.Yakha.

You want to be a driver

But very often drink

You will to be a barfly

Because you cannot think.

И т. д. и т. п. в том же роде, иной раз с большими временными перерывами. Я постараюсь быть беспристрастным и бесприкрасным в сей монументальной реконструкции действительности. Вот, например:

Летом я почти каждый день варил себе макароны-ракушки на ужин – их был целый мешок, многослойно-бумажный, 50-килограммовый; также присутствовал томатный соус в больших банках; резал в них ещё зелёный лук. Пригоняли коров (часов в 8 — 9), родители выходили, а я варил. Весь день (проснувшись часов в 11 — 12) я думал, что не пойду больше на т. н. улицу, но изготовляя макароны и видя сгущение сумерек – сам этот холодный, влажный дух ночи, не только воздух, но и темь, и тишину, и звуки, и какую-то особенную ночную атмосферу, — я уже рвался туда и всё готов был отдать. Мне представлялась Яночка, к ней-то конкретно я и бежал. Но, вообще-то, конкретного тут мало – она ж мной особо не интересовалась. Если уж брать конкретнее, то иногда отчётливее представлялась мне Лиля, сестра Зама Н-са, а именно её длинные (почему-то ей всегда скрываемые в одежде) ноги… и я их целовал и т. п. (Я это всё и осознавал как особенность пылкой юношеской психики, когда образ «невесты» идеализируется, а вся грязь смывается на других, менее достойных особ; но всё это мне даже как-то внутренне нравилось.)

Теперь на столе лежал репчатый лук, было тоже восемь, но уж темно полностью. Впав в какое-то возбуждение, я даже не смог доесть ракушки, тем более что они были какие-то слипшиеся, яростно начал чистить зубы и одновременно умудрялся снаряжаться.

Шапку я не взял, а зря – на улице было холодно и дул страшный ветер. Я посмотрел на окна терраски, где по вечерам, перед выходом, тусовался мой сосед Перекус, — обычно они горели и орала музыка.