Алексей Слаповский: День денег. Гибель гитариста. Висельник

— Больной, я думаю, не из тех, кто — с похмелья или в любом другом виде — делает что-то на потачку жене. Наоборот, он будет рад досадить жене за то, что ей хорошо, а ему плохо. И даст рубль!

— А ты не исключаешь, что жена здесь вообще ни при чем? Ты разве не знаешь закон всех мотов: сегодня они тратят тысячи, а завтра, жалея деньги, торгуются из-за гривенника и удавятся из-за копейки. Поэтому он не даст рубля!

— Но есть и другой закон! — сказал Писатель. — Закон общности похмельных душ! И в силу этого закона он даст рубль!

Исчерпав свои доводы, Писатель и Парфен посмотрели на Змея — как на третейского судью.

Тот, понимая важность своей роли, подумал и сказал:

— А почему рубль? Тогда уж сразу десять или сто. Для него сто — как для меня копейка.

— В самом деле! — сказал Парфен.

— Вы не понимаете! — усмехнулся Писатель. — Именно рубль! Во-первых, потому что нам пока нужен только рубль. Во-вторых, я хочу его оскорбить. Дескать, больше ты все равно не дашь, так хотя бы — рубль.

— Но он же поймет, что это издевательство! — сказал Парфен. — Ты этим добьешься только того, что он и рубля не даст!

— О, как вы плохо знаете психологию! — огорчился Писатель. — Да, он поймет. И захочет доказать, что не такой уж он жлоб. И даст именно не рубль, а десять, сто, тысячу, наконец!

Горло Змея сдавило спазмом жажды, и он привстал:

— Пошли!

Посещение Больного. Смерть над ухом. Рубль с неба. Тридцать три тысячи с земли.

Они медленно, словно преодолевая ветер времен и пространств, пересекли улицу, вошли во двор, позвонили в металлическую дверь.

Возле двери был домофон, оттуда послышался хриплый голос:

— Кто?

— Свои! — сказал Змей.

— Ладно! — ответил голос, и дверь сама собою распахнулась, открывая длинный коридор. В конце коридора показался Больной, кутающийся в махровый халат.

— Стоять на месте! — сказал он. — Что нужно?

— Всего лишь рубль, Саша, — сказал Писатель с елейным ехидством.

— Вы кто?

— Ты что, не узнаешь? — удивился Змей. — Мы…

— Стоять тихо и спокойно! Вам рубль? Рубль? А почему не десять, не сто?

— Можно и сто, — заторопился Змей. — До завтра. (Он всегда брал до завтра.)

— А почему не тысячу? Почему не десять тысяч?

— Да… — начал было Парфен, но Больной крикнул: — Молчать! — и продолжил: — Почему не сто тысяч? Почему не миллион? Почему не десять миллионов? Почему не двадцать миллионов? Почему не тридцать?..

Он дошел до ста пятидесяти миллионов, Писателю это надоело, и он сказал:

— Ладно, мы пойдем.

— Стоять! — заорал Больной и выхватил из-за пазухи пистолет, направив его на друзей. — Стоять, стрелять буду!

— Нелогично, — миролюбиво заметил Писатель. — Кому же захочется стоять, если в тебя собираются выстрелить?

— Смоешься — пристрелю! Будешь стоять — пожалею. Может быть, — пообещал Больной.

Друзья тесно стояли в двери. Они понимали, что надо просто броситься всем разом в сторону, но как это сделать согласованно? — Больной хоть и далеко, а близко, услышит даже шепотом произнесенное слово.

— Кто вас прислал? — спросил Больной.

— Мы сами, — сказал Змей.

— Если скажете, кто вас прислал, сразу же отпущу.

Парфен, вращаясь в кругах власти, имел много информации, в том числе о криминальных структурах. Не зная подробностей, он знал клички некоторых авторитетов. И решил назвать.

— Зуб послал, — сказал он.

— Зуб?! — закричал Больной. — Тогда нате!

И выстрелил — и дверь сама начала закрываться, друзья еле успели выскользнуть во двор.

— Все живы? — спросил Змей. — Что с тобой, Писатель хренов?

Писатель был бледен и трогал пальцами висок.

— Она вот здесь. Над ухом пролетела. Прямо вот здесь. По волосам прошлась. Пуля. Еще миллиметр — и…

— Только в обморок не падай, — сказал Парфен. — Возись с тобой!

Они вышли из двора, не имея ни сил, ни желания обсуждать поведение Больного. Писатель понимал, что произошло событие чрезвычайной, судьбоносной для него важности, но решил отложить потрясение от этого события на то время, когда он будет достаточно здоров, чтобы это потрясение перенести.

Бесцельно прошлись они по улице. Вдруг Змей поднял голову и увидел на ажурном балкончике второго этажа старуху Элеонору Витольдовну, тепло одетую, в старой шубе и шали. Элеонора Витольдовна двадцать три года назад потеряла сына: тот поехал в командировку и там, в далекой Карелии, скончался от сердечного приступа. Тело не сумели привезти на родину, похоронили на месте. Элеонора Витольдовна из-за нездоровья не сумела съездить туда. Она не верила, что сын умер. Двадцать три года она ждет на балконе, что сын ее выйдет из-за угла и пойдет домой. Много раз она принимала за него других людей, и все они, хотя прошло двадцать три года, были в возрасте погибшего сына: тридцати пяти лет. В последнее время из-за плохого зрения она стала ошибаться чаще.