Джон Кутзее - Сцены из провинциальной жизни

Порой, когда мать ссорится с отцом и ей хочется выиграть очко, она горько сетует на то, как с ней обращается его семья. Однако ради сына (поскольку она знает, как дорога ферма его сердцу, и ей нечего предложить ему взамен) она пытается снискать их расположение способами, которые ему противны так же, как ее шутки о деньгах, которые на самом деле вовсе не шутки.

Ему хочется, чтобы мама была нормальной. Если бы она была нормальной, он бы тоже мог быть нормальным.

Так же обстоит дело и с двумя ее сестрами. У обеих по одному ребенку — это сыновья, над которыми они трясутся и буквально душат своей заботой. Его кузен Жуан из Йоханнесбурга — его самый близкий друг на свете: они пишут друг другу письма и предвкушают каникулы, которые будут проводить вместе на море. Но ему не нравится, что Жуан робко подчиняется каждому приказу своей матери, даже когда ее нет рядом, чтобы проверить. В отличие от своего брата и двух кузенов, он не полностью под каблуком у матери. Он вырвался или наполовину вырвался: у него есть друзья, которых он выбрал сам, он уезжает на велосипеде, не сказав, куда направляется и когда вернется. У его кузенов и брата нет друзей. Они представляются ему бледными, робкими, они всегда дома, на глазах у деспотичных матерей. Отец называет трех сестер тремя ведьмами.

цитирует отец «Макбет». Он с восторгом злорадно вторит отцу.

Когда маме становится особенно горько из-за жизни в Реюнион-Парк, она сетует, что не вышла замуж за Боба Брича. Он не принимает ее жалобы всерьез, но в то же время ушам своим не верит. Если бы она вышла за Боба Брича, что было бы с ним? Кем бы он был? Был бы он ребенком Боба Брича? Ребенок Боба Брича был бы им?

Осталось лишь одно доказательство существования Боба Брича. Он случайно натыкается на него в одном из альбомов матери: нечеткая фотография двух молодых людей в длинных темных брюках и темных блейзерах. Они стоят на пляже, положив друг другу руки на плечи и щурясь на солнце. Одного из них он знает: это отец Жуана. «А кто другой»? — спрашивает он у матери. «Боб Брич», — отвечает она. «Где он теперь?» — «Умер», — говорит она.

Он пристально глядит в лицо покойному Бобу Бричу. И не находит никакого сходства с собой.

Он не задает вопросов отцу, но, прислушиваясь к разговорам сестер и сложив два и два, узнает, что Боб Брич приехал в Южную Африку из-за слабого здоровья, что через год или два он вернулся в Англию и там умер. Умер от чахотки, но, судя по намекам, тут могло сыграть роль и разбитое сердце — разбитое из-за того, что темноволосая темноглазая молодая учительница с настороженным видом, с которой он познакомился в Плеттенберг-Бей, отказалась выйти за него замуж.

Он любит листать мамины альбомы. Как бы ни были нечетки фотографии, он всегда находит ее в группе: это та, в чьем робком, опасливом взгляде он узнает себя. По этим альбомам он прослеживает ее жизнь в 1920-е и 1930-е: сначала это снимки команд (хоккей, теннис), затем фотографии, сделанные во время ее путешествия по Европе: Шотландия, Норвегия, Швейцария, Германия, Эдинбург, фиорды, Альпы, Бинген-на-Рейне. Среди ее сувениров есть ручка из Бингена с крошечным глазком, в который виден замок на утесе.

Иногда они листают альбомы вместе, он и она. Она вздыхает и говорит, что ей хотелось бы снова побывать в Шотландии, увидеть вереск, колокольчики. Ему приходит мысль: у моей мамы была жизнь до моего рождения и эта жизнь все еще живет в ней. Он в каком-то смысле рад за нее, поскольку у нее больше нет своей собственной жизни.

Мир матери сильно отличается от мира в альбоме с фотографиями отца, на которых южноафриканцы в форме цвета хаки позируют на фоне египетских пирамид или руин итальянских городов. Но в альбоме отца его больше привлекают не фотографии, а завораживающие брошюры, вложенные между страниц, — эти брошюры сбрасывали на позиции союзников немецкие аэропланы. В одной из них солдатам рассказывают, как нагнать температуру (наесться мыла), в другой изображена роскошная женщина, сидящая на коленях у толстого еврея с крючковатым носом, который пьет шампанское из бокала. «Вы знаете, где сегодня проводит вечер ваша жена?» — спрашивает подпись под рисунком. А еще есть голубой фарфоровый орел, которого его отец нашел в развалинах дома в Неаполе и привез домой в вещмешке — имперский орел, который теперь стоит на каминной доске в гостиной.