Array Журнал «Зеленый луч» - Зеленый луч, 2017 № 01

Над Хатрой пошел дождь.

Марик тоже сел на бордюр, свесив ноги вниз, стал брать в ладонь воду из ведра и брызгать ею над Хатрой.

Дождь пошел сильнее.

Вдруг в северные ворота стали входить люди в ярких одеждах. Они медленно шли друг за другом и кричали:

«Та-та хайдар!» Ангел вскочил и убежал в башню.

Когда он вернулся с ведром снега, Марик спросил у него:

— Что они кричат?

— Не знаю, — ответил Ангел.

Они принялись лепить снежинки. Вообще-то лепил Ангел, а Марик брал их по одной и бросал на Хатру. Он бросал их со всей силы вбок, чтобы они, падая, кружились.

Когда снег в ведре кончился, а процессия, обойдя зиккурат, вышла все в те же северные ворота, Ангел холодными руками погладил Марика по голове и сказал:

— Спасибо тебе большое. Ты мне очень помог.

— Ну, а теперь что?

— А теперь пойдем домой.

Они спустились по лестнице, затем по пандусу, подошли к восточным воротам, и только здесь Марик решился спросить:

— А ты мне поможешь?

Ангел присел рядом с ним на корточки.

— Конечно, малыш.

— Пожалуйста, сделай так, чтобы мои родители не разводились.

— Хорошо, малыш.

— Просыпайся, малыш. Просыпайся, сыночек, — Марика разбудила мама.

Когда он впервые прикоснулся к ней, по кончикам пальцев его что-то пробежало, кружась, дрожа и даже звеня, что-то пробежало, убежало — и убежало, видимо, навсегда. Никогда более не слышал он этого звона, но и разлюбить ее так и не смог.

Ночь была такой жаркой, что пришлось выйти во двор и там искать ветерок. Но ветерка не было ни за домом, ни за воротами, ни у Поющего фонтана, который давно уже погас и умолк. Вернувшись, он сел на крыльцо и закурил.

И лишь сделав несколько затяжек, он допустил к себе мысль о том, что, возможно, как раз он-то и виноват в сегодняшней ссоре. Докурив сигарету до конца, он был в этом уже почти уверен. А когда на крыльцо вышла заплаканная Нина, ему захотелось прижать ее к себе. Но он только тихо сказал:

— Прости.

— И ты меня прости. Какой ужасный сегодня день.

— Из-за Кати?

Нина тяжело вздохнула.

— Нина, это глупо, ну ты же понимаешь, что она ни в чем не виновата.

— А я ни в чем ее и не виню. Я просто не хочу ее видеть.

Нина села рядом и снова заплакала. А он снова закурил. И снова, снова, снова, эх, чтоб тебя, встала перед ним та женщина в голубом платочке. Та женщина, что встретил он давным-давно у Николаевской церкви, оказавшись там неизвестно как с другими мальчишками. Та женщина, которая стала раздавать всем конфеты и шептать: «Помяни мою девочку Наташу». И Павлику тоже протянула конфету и прошептала: «Помяни мою девочку Наташу». Но так как мама запрещала Павлику брать сладости у незнакомых, то он отказался. И женщина заплакала.

И так, плача, протягивая ему конфету и шепча: «Помяни мою девочку Наташу», она наступала на Павлика, пока тот не побежал.

И с тех пор вставала она перед его глазами всякий раз, как только заслышит он чей-нибудь плач. Потому не терпел он слез. И Нина это знала, но все равно плакала. И как не проси ее не плакать — она все равно будет плакать. И кокетничать будет все равно. И ничего не изменится.

И завтра утром они выйдут за ворота именно тогда, когда с их домом поравняется Степан, и пойдут к остановке втроем. И Нина будет держать спину как-то излишне прямо, а плечи приподнятыми, и неестественно щуриться, и с шумом вдыхать воздух. И паузы в разговоре будут обязательно заполняться ее громким смехом и взмахами рук. И она без конца станет поправлять волосы. И станет неприятной.

И дай ему силы, Господи, не сказать ей об этом вечером.

Настала ночь. Жаркая, душная, тяжелая. Все спали, лишь Ангел ходил по темному городу из конца в конец его, сдавливая пальцами виски, бормоча себе под нос что-то.

Его беспокоил Павел. И казалось, не было слов, чтобы утешить этого человека, но Ангел старательно искал их. Искал на широких площадях и еле видных впотьмах тропинках парка, искал под арками и кронами деревьев, в глубинах фонтанов и на верхушках шпилей… Искал, и не мог найти… Пока не увидел маленькую бабочку, спящую на тоненькой ветке.

Здесь Ангел сначала вздохнул с явным облегчением, затем захлопал в ладоши и сел прямо там, где стоял, на ступеньки многомаршевой лестницы у Главных ворот парка, достал блокнот и синий карандаш и стал писать.

В городе, где так много статуй, были и детские фигуры. Но девочки не было ни одной.