Валерий Белкин - Страх

В спальне, не говоря ни слова, обхватил и отчаянно прильнул к ней всем телом.

– Тебе завтра на работу, – укоризненно шепнула она.

– Я всегда на работе, – сдавленно ответил он…

И настолько отчетливо, настолько зримо видел себя в ней, что и в эту ночь восторг желания не покидал после сокрушительного и соединившего их обоих в одно тело взрыва. На потолке суетились тени трепещущих от легкого ветерка тюлевых занавесей, чуть слышались звуки проезжающих на улице редких машин.

Как любил в эти минуты чувствовать себя маленьким, беспомощным и защищенным властной силой матери-жены, которая также долго не размыкала своих объятий и что-то шептала, непонятное и жадное.

Зацвела липа, и не успели плоды созреть, как вокруг деревьев роями закружились женщины, безжалостно обрывая и складывая в большие сумки пучки бледных и хилых цветов.

С цветением липы в Берлин пришла жара. Разомлевшие и недовольные жители утверждали, что такое пекло может «надуть» только из Сахары. По телевидению с ними тоже соглашались. Жара всегда из Африки, а мороз – из России, когда-то в Германии был замечательный климат.

Он спешил на встречу с Ларсом, того на работе не было уже как неделю. А вчера позвонил и пригласил на кофе. Машина шла легко, движение свободно. Вильгельм следил за дорогой, боясь пропустить знакомый дом, не попрощаться с деревом перед выходными. Увидел неприлично нагой плоский желтый фасад дома в три этажа с красной крышей. Пустошь обескуражила. Вильгельм вышел из машины в поисках красавицы.

Нашел – нежно розовела свежая рана от спиленной сосны. Поблескивали капельки прозрачной смолки на влажном срезе. Он бросился к дверям, с силой нажал на звонок и долго держал. Вышел заспанный мужчина в майке и трусах, недовольно пояснил, что гигантша разрослась, сплошные шишки и иголки под ногами, солнце застило, выплачены большие деньги за работу, осталось выкорчевать пень.

Вильгельм сел в машину. Сил не было, свернул в проулок, склонил голову к рулю. И предстала Анне, ученица Анне.

Аккуратная, чистенькая, с большой пушистой косой, как из русских романов, в крупных очках, из которых смотрели огромные глаза. Два раза виделись у нее дома, два раза с остервенением бросались друг на друга, неопытные, не умелые и смешные. Он тогда не успел ничего ни почувствовать, ни понять, был только детский стыд перед ней и перед собой.

Забыл все так прочно, как можно забыть нелепое случившееся очень давно не с ним происшествие, если вспоминалась, то не она, а ее подруга. Бегает по комнате, яростно кричит, гонит юного Вильгельма. Он с надрывом вопрошает – что, почему, установились же родственно-близкие отношения, он все простит. Анне безучастно сидела у окна. Что было дальше, не помнит, просто ушел.

Выполз страх того года, как заждавшийся своего времени паук, и начал плести паутину по телу, проникая в клеточки нервов и крови.

Анне с родителями уехала на Балтийское море, ни слуху ни духу, исчезла. Он метался, доказывал встречному и поперечному свою непричастность к выдуманной гадости. Он просто не способен так поступать!

И что – все зализало время.

И какой был смысл в тех потрясениях душевных, длившихся почти полгода, в тех ночах, когда, лежа в постели, мучаясь бессонницей, спорил со своими обидчиками до рассвета, находил меткие жгучие фразы, которые потом не осмеливался произнести при встречах с ночными собеседниками…

Путь к познанию зарождения другой жизни у мальчишек и девчонок одинаков, удачен он или неудачен, но никто не сможет его избежать. При этом Анне затем настолько легко исчезла из школы, из его жизни, из памяти, что, как предполагал, доказывало юношескую безвинность. Он не в силах влиять на развитие чужих судеб, да имеет ли право. Если так, то зачем себя обвинять, лить бессмысленные слезы.

Улыбнулся, внутренние свои сомнения назвал «слезами». А так никогда не плакал, даже в те бессонные жуткие ночи. Хотя не прав, плакал однажды, горько, захлебываясь – бабушка несправедливо отвела в детский сад по настоянию матери. Устроил там невероятный скандал, вцепился в ножку стола, бился головой об пол, ревел и кричал: «Забери меня отсюда! ЗАБЕРИ! Я буду есть черный хлеб и воду, но ДОМА!» И забрала.

Включил музыку, машина пошла легко и быстро.

На стоянке, у турецких ребят, веселых и говорливых, взял кофе, сел снаружи за столик в каком-то кафе. Ларс задерживался, Вильгельм был рад. Недалеко за столиком надрывно до хрипа кричал в телефон на каком-то из славянских языков мужчина. Смолк, откашлялся, дама поинтересовалась, не русский ли он.