Сергей Литвинов - Лавка забытых иллюзий [сборник]

Дальше события развивались до чрезвычайности быстро. «Киссинджер» и «Спилберг» переглянулись и спрятали выбранную мной картонку — равно как и две прочих. Затем поблагодарили меня за сотрудничество, встали и пожали мне руку. Мне казалось, что оба они еле скрывают нетерпение, чтобы я поскорей ушел.

Обратным ходом, по пустому коридору, мимо охранника, а затем на лифте Полина провела меня до машины. Затем она отвезла меня в гостиницу — где-то в центре Вашингтона.

Мы попрощались, не выходя из авто.

— Тебе заказан здесь номер, — сказала она. — Апарт-отель, как ты любишь.

— Мы расстаемся. Навсегда? — спросил я.

— Боюсь, что да.

— Значит, насчет наследницы миллиардного состояния — это было вранье?

— Да, но все остальное правда. Я действительно американка русского происхождения и родители мои вправду погибли, когда мне было двенадцать лет.

— Что с ними случилось?

— Они работали во Всемирном торговом центре.

— О, прости, мне правда жаль.

— Ничего.

— Кто платил за бизнес-джет? — спросил я. — И за «Феррари»? Американский налогоплательщик?

— Позволь мне не отвечать на этот вопрос.

— Ну, тогда пока.

— Пока. — Она поцеловала меня в щеку и подождала, пока я вытаскивал из багажника свою сумку.

Вот так оно и закончилось, мое французско-американское приключение.

Что я могу еще сказать? На пару дней я задержался в Вашингтоне. Походил по музеям — особенно мне понравился Аэрокосмический. Потом взял билет из аэропорта Даллеса до Москвы.

Деньги, выигранные в Ницце, а потом в Атлантик-Сити, оставались при мне, поэтому я позволил себе лететь бизнес-классом, а родным и друзьям приобрел в аэропорту дорогие подарки.

Ни Полину, ни, тем более, «Спилберга» с «Киссинджером» я больше никогда не видел. После всех путешествий и трат у меня оставалось чуть больше сорока тысяч евро. Не так уж много. Я купил на них новую машину.

Когда я вернулся, кончался апрель, и в Москву наконец пришла весна.

А в начале мая, вроде подарка на Первомай, по всем каналам прошло сообщение, что американские морские котики взяли штурмом виллу, где скрывался террорист номер один Усама бен Л***, и застрелили последнего.

Как и все люди доброй воли, я испытал смешанные чувства: с одной стороны, все-таки террорист, погубивший, если верить тому, что говорят, тысячи людей. С другой — что может быть хорошего, когда кого-то убивают. Хоть кого.

Но однажды ночью я проснулся, как будто кто-то толкнул меня.

Выудил из кармана костюма ту самую бумажку, на которой я записал цифры после той встречи в Вашингтоне — те, что я принял за координаты. А потом залез в Интернет и посмотрел, где был застрелен американскими морскими котиками Усама. Оказалось, в Пакистане, на вилле в городе Аббатобад. Там имелись координаты города — в десятеричной системе 34,15 северной широты и 73,22 восточной долготы. Те самые цифры.

Мне вспомнилось, с каким нетерпением ждали моего ухода из кабинета «Спилберг» и «Киссинджер» — им явно не терпелось доложить кому-то о моем выборе. Возможно, самому президенту.

Я никому, разумеется, не стал рассказывать о том, что со мной происходило.

И случай этот жизнь мою мало переменил.

Разве что — историю человечества.

Но в казино я больше не играю.

Хватит с меня того, что я стал, пусть невольным и опосредованным, соучастником убийства — что писателю, особенно русскому, совсем не пристало.

Наверное, каждый советский человек (да и постсоветский) встречал хоть единожды (а может, не единожды) Новый год так. Или почти так.

Панельная многоэтажка на окраине Москвы. Довольно косая елка (уж какую достали). Скромная компания на четыре персоны. Скромный дефицит на столе: «Советское шампанское», болгарский коньяк «Плиска», мясо по-французски, торт «Птичье молоко». Черно-белый телевизор — впрочем, сломанный. Ничем, ровно ничем особо не выделялось то Новогодье в ряду прочих. Кроме одного.

И этим одним была любовь.

Впрочем, рассказ мой не только о любви.

Он, скорее, о времени.

И немного о себе.

Итак, конец года восемьдесят второго. Советская страна готовится встретить год 1983-й.

Еще, как говорится, ничто не предвещает. И существующий порядок вещей кажется совершенно незыблемым. С партийными, профсоюзными и комсомольскими собраниями. И колбасными электричками, которые вывозят из столицы съестные припасы в близлежащие города: Тулу, Калугу, Тверь. (Последний город, впрочем, тогда назывался Калинин.) И все ко всему привыкли и не мыслят, что может быть по-другому.