Сергей Литвинов: Лавка забытых иллюзий [сборник]

Вскоре вслед за пианино в доме стала появляться девушка — моя учительница. Странно, но я до сих пор воспринимаю ее как девушку и понимаю, что она была молодая и хорошенькая. В то время как свою первую учительницу я атрибутировал тогда как взрослую строгую тетю (в то время как она была, в общем, тоже молоденькой — но об этом позже). Может, музыкантша и впрямь была совсем юна — а может, совместилась впоследствии в моем маленьком мозгу с образом Наталии Варлей из фильма «Кавказская пленница» (потом расскажу, почему такая аберрация могла случиться).

Итак, девушка-музыкалка (ее имени-отчества память не сохранила) однажды явилась давать мне уроки. Когда родители оставили нас одних в комнате рядом с фортепьяно, учительница деловито открыла крышку и с бодрой фальшью сказала мне:

— Сейчас мы с тобой немного поиграем в одну игру. — И объяснила условия: — Я буду нажимать клавишу, а ты будешь этот звук петь, — и показала как: стукнула по клавише, разнеслась нота, она ее подхватила чистым голосочком: «Ляя!»

Честно говоря, я был в недоумении от предложенного задания и оттого надулся. Мне оно казалось невыполнимым. Я знал, что на фортепьяно играют по нотам, то есть по нужным клавишам бить полагалось в соответствии с закорючками на линеечках. И суть музыки и ее успех заключались, по моему тогдашнему убеждению, в том, чтобы как можно более точно воспроизводить на пианино нотную запись, а потом, посредством многочисленных тренировок, добиться наконец умения играть наизусть — так же, как наизусть читают выученные стихи. Учительница же требовала от меня нечто удивительное: петь то, что нигде не записано.

— Ну, давай попробуем, — подбодрила меня дева. Утопила ноту, подпела ей: «до!» — и выжидательно посмотрела на меня. Я молчал. — Ну, давай, Сережа, ничего страшного! — приободрила она еще. — Можно даже ошибиться, двойки никто не поставит! — И она брякнула клавишу «фа», подпела, и я тоже подтянул чужим голосом: «фа», совершенно не попадая в ноту.

— Так, хорошо! — воскликнула девица лживым голосом. — Давай еще! Соль!

— Соль! — на той же ноте промычал я.

— Отлично! — делано восхитилась она. — Теперь «ре»! — Она сама и фортепьяно запели в унисон ангельскими голосами, а я подпел им, набычившись, не в склад, не в лад:

— РЕЕЕ!

— Да! — бодро воскликнула учительница. — Не все, конечно, правильно, но… Тем интересней и почетней будет тебя все-таки чему-то научить!

Вот интересно, думаю я сейчас, неужели они никто — ни мама с бабушкой и прабабушкой, ни учительница — не видели, что у меня элементарно не было слуха (как нет и сейчас)? Впрочем, припоминаю, как бабушка приговаривала: «Музыкальный слух, как и все на свете положительные качества, поддается воспитанию». Она вообще верила, как мичуринка, что упорными тренировками можно улучшить все, что угодно. Уверяла, например, что сама исправила себе форму носа долгим самомассажем. И до самых последних дней, проснувшись, поглаживала, лежа в постели, себе крылья носа.

Впрочем, о бабушке (или о булечке, как звали ее все в семье) разговор будет ниже. Сейчас я о пианино с канделябрами.

Начались занятия. Я их воспринял с покорностью. Увы, мне приходилось тогда чистить зубы, мыть лицо, ходить в школу, учить уроки. Вот и еще одна обязанность прибавилась: музицировать.

Замечу, что я делал определенные успехи (насколько может их достичь в музицировании человек, напрочь лишенный слуха). Я научился наигрывать двумя пальцами пьеску: «Ду-ет ве-тер о-зор-ной, ла-ет пес Бу-ян-ка!» Выучил простейшие гаммы и даже стал исполнять их с некоторой скоростью. Наконец, я освоил нотный стан, скрипичный и басовый ключи, познал названия нот, диезы и бемоли, половинные, четвертушки и восьмушки, пиано и форте, стакатто и легато.

Как у любого человека, не имеющего таланта, моей любимой частью стала теория. Так бесталанные журналисты становятся крупнейшими теоретиками репортажа.

Наглядной демонстрацией моей музыкальной бездарности стало следующее. В ту пору на экраны страны вышел фильм «Кавказская пленница». Он стал первым взрослым кино в моей жизни, которое я просмотрел от начала до конца не отрываясь.

Больше того, я до сих пор не забыл обстоятельств, сопутствовавших премьере. Это был настоящий семейный поход, с мамой и папой одновременно. Обычно мы ходили в кино на детские фильмы, на утренние сеансы — либо с папой, либо с мамой отдельно. Очень редко, когда выезжали в Ростов, отправлялись в кино втроем — как правило, на детские ленты — например, на замечательный фильм про советских ребят, обезвредивших шпионов, «Акваланги на дне». И совсем уж редко, когда меня не с кем было оставить, мама и папа тащили меня с собой на вечерние сеансы на взрослые фильмы. Почему-то в памяти засело, например, название: «Рукопись, найденная в Сарагосе» — фильм, который я вроде в раннем детстве видел, но совершенно не могу восстановить в памяти.