Юрий Буйда - Стален

Снизу по дорожке поднимался Август. Он был без одежды и держал в правой руке что-то черное. Когда он оказался под фонарем, я понял, что в руке у него был пистолет. Август шагал широко, но не спешил и не оборачивался. Через минуту он скрылся за деревьями, и я, выждав еще немного, снова двинулся к дому с колоннами, но уже медленно, то и дело оглядываясь и прислушиваясь.

На террасе никого не было – крики доносились из глубины дома.

Миновав темную прихожую, я свернул направо и через открытую дверь кабинета увидел Топорова-старшего, который сидел за письменным столом, уронив голову на руки. Под руками расплывалось черное пятно.

В дальнем углу кабинета, освещенного торшером и настольной лампой, Иван Никитич Скромный, Третья Рука, торопливо рассовывал что-то по карманам. Не замечая меня, он подошел к хозяину, двумя пальцами взял со стола ручку с золотым пером, обтер ее о рукав и тоже сунул в карман.

Сзади послышались шаги, и я подался в темноту, но Нинель успела схватить меня за рукав.

– Август, – прошептала она. – Где Август?

– Пошел туда. – Я махнул рукой в сторону сосновой рощи. – Голый…

– Скорее!..

Нинель потянула меня за собой – я не стал сопротивляться.

– Что случилось? – спросил я, когда мы ступили на дорожку, ведущую к коттеджам. – Лиза пропала, теперь Август…

– Да плевать на Лизу! – Нинель прибавила шагу. – Почему голый? Август – почему голый?

– Откуда ж мне знать… это он стрелял в Льва Дмитриевича? Почему?

Нинель промолчала.

Она решительно толкнула дверь, первой вошла на террасу дома, который занимал Брат Глагол, и щелкнула выключателем. На столе стояли бутылки, пепельницы, тарелки с остатками еды. В углу на узком диване спала женщина, закутавшаяся в одеяло.

В спальне наверху никого не было.

Нинель отвела штору, и спальню залил колеблющийся свет.

– Пожар, – сказала она. – Где-то горит…

– Это конюшня, – сказал я.

Нинель бросилась к лестнице.

Из дверей и окон конюшни валил дым, из-под крыши выбивались языки огня.

По огромному лугу носились лошади и трое голых мужчин – Август, Брат Глагол и Ванечка. Они кривлялись и хохотали, подпрыгивали и падали. Похоже, они были сильно пьяны. При этом им как-то удавалось не попадать под копыта лошадей.

Нинель рванулась было к сыну – я с трудом удержал ее, потащил к деревьям.

– Да что вы, черт, делаете, – зашипела она. – Отпустите же!..

Споткнулась, упала, я помог ей подняться, втащил в кусты.

– Вон там, – сказал я, показывая рукой на другую сторону луга. – Тихо!

Она увидела мужчин, выходивших на луг, и замерла, узнав Виктора Львовича и Пиля-младшего. В руках у мужчин были автоматы.

Пиль остановился, расставил широко ноги, вскинул автомат, выстрелил – ближайшая к нему лошадь полетела наземь, перевернулась через голову, замерла.

Брат Глагол бросился к конюшне, но его догнала пуля.

Следующая пуля швырнула наземь Ванечку.

Август выстрелил наугад из пистолета, пригнулся, побежал на четвереньках, упал, пополз, замер.

Схватив Нинель за руку, я потащил ее за собой.

Остановились мы только у моего дома.

Нинель тяжело дышала, то и дело поднося ко рту платок, потом опустилась на колени – ее вырвало.

– Мне пора, – сказал я. – Уходите, возвращайтесь в дом, дождитесь милиции… или кто там приедет… в общем, до свидания, прощайте, все-все-все, мне пора…

Оставив ее на коленях среди сосен, я ворвался в дом, уложил в рюкзак тетради, надел теплую куртку, рассовал по карманам деньги, документы, сигареты, вылез через кухонное окно и по большой дуге двинулся к домам прислуги. Там была дырка в заборе. Охранники о ней знали, но смотрели на это нарушение сквозь пальцы. Только через эту дырку я и мог покинуть поместье, не привлекая внимания.

Всю ночь я болтался по платформе железнодорожной станции, наблюдая за беженцами в тюбетейках и полосатых халатах, которые развешивали одеяла на перилах, курили, сидя на корточках и пуская сигарету по кругу, а потом собрали одеяла и скрылись в лесу, откуда тянуло запахом еды.

Я по-прежнему не понимал, почему Август стрелял в отчима. Быть может, Лев Дмитриевич узнал об оргиях пасынка, о его гомосексуализме и решил лишить наследства? Но об этом он наверняка знал и раньше…

В Москву я прибыл первой электричкой. В толпе, пахнущей перегаром и одеколоном, дождался открытия метро, доехал до «Лубянки», поднялся по Мясницкой до Главпочты, возле которой уже прохаживались покупатели ваучеров, часа два гулял по Чистым прудам, встретил у входа в редакцию Булгарина, написал заявление о приеме на работу, после чего, оставив вещи и деньги в редакции, мы занялись поиском недорогой квартиры для меня, просматривая газетные объявления, потом взяли такси и поехали к Киевскому вокзалу, потом Булгарин исчез, а я в одиночестве бродил по темным улицам, пил водку, чтоб согреться, потом очнулся в темном закутке среди ржавых гаражей, у стены, ослепленный ярким светом, с болью в голове, голый, дрожащий, насмерть перепуганный, увидел шагах в пяти от себя двоих солдат в касках, с автоматами, и понял, что вот сейчас все закончится, вот сейчас эти парни прикончат меня, как собаку, услышал чей-то голос и почувствовал, как по ляжкам ползет говно, горячее, щиплющее…