Юрий Буйда - Стален

Тем же вечером я задал этот вопрос хозяину Троицкого.

– О ребенке мне вчера рассказали, – сказал он. – Понятия не имею, кто он и почему его похоронили таким образом… Думаю, следует дождаться результатов экспертизы. Возможно, будет получен ответ о времени захоронения, и тогда станет ясно, причастна она к этому или нет… и потом, если это ее ребенок… но нет, прятать ребенка три года в том доме – это невозможно… за нею, сами понимаете, присматривали… она всегда была на виду…

– То есть, она ни при чем?

Он пожал плечами.

– Иногда мне казалось, что я знаю о ней не больше, чем ложка – о вкусе супа… а она была так совершенна, что казалась не человеком, а чем-то… какой-то богиней… из тех, что могли вознести человека до небес и через мгновение убить безо всякой жалости…

– Убить?

– Однажды она позвонила среди ночи: умер ее гость. Человек пожилой, проблемы с сердцем, скончался от приступа. Бывает. Но меня поразило, как она тогда держалась… холодно, отчужденно… как будто смотрела на происходящее откуда-то сверху, с небес… человек может понять и пожалеть сверхчеловека, сверхчеловек человека – никогда…

– У меня ни разу не возникало такого ощущения…

– Да и у меня оно возникло лишь на минуту. Я доверял ей безоговорочно, и она никогда меня не подводила… Анна Федоровна была очень смелым человеком: не всякому по силам из года в год выступать в роли нежелательного свидетеля… но вы должны понимать, что она не играла и не могла играть главной роли в моей жизни. Более того, свою роль она играла не на сцене, а за кулисами… и даже за кулисами ее роль была не главной…

– Лев Дмитриевич, мы оба понимаем, что сейчас речь не о ней, а о людях, которые сначала ограбили дом, а потом подожгли. Конечно, это может быть связано с какими-то ее тайнами… но принадлежали ли эти тайны ей? Вы знали о сейфе?

– Возможно, его встроили в стену при возведении здания…

– И вы даже предположить не можете, что в нем было, кто эти люди и почему они вернулись?

Он покачал головой.

– Поверить не могу, что она жила двойной жизнью, о которой вы ничего не знали…

– Может быть, этого и не было. А что знали о ней вы?

Я стал вслух вспоминать то, что рассказывала Фрина: отец, обвиненный в шпионаже и убитый слесарным молотком, Нанни и ее сестра, мать, отдававшаяся чекистам на арестованных квартирах, генерал Драгунов, Кара, Цвяга и Ева, зеленая дверь, которая на самом деле была коричневой, новогодняя ночь 1946-го, платье из грогрона, Амадис Гальский, первая поездка в Париж, вторая, третья… а потом появился Пиль, и снова возник слесарный молоток…

– Многие из тех, кто присутствовал на совещании в Совмине, на том самом, когда был арестован Берия, вспоминали о его зеленом бархатном портфеле. В нем были то ли документы, то ли оружие. Но такого портфеля у Берии никогда не было. Боюсь, что и слесарного молотка Пиля – тоже… впрочем, это уже неважно…

На минуту в кабинете повисло молчание.

– Она умерла, – проговорил наконец с грустью Топоров, – а сияние осталось. Поздно уже, пожалуй, простите…

На большом листе бумаги я написал «Жизнь в поместье текла своим чередом, размеренно и неторопливо» и повесил над рабочим столом. Эта фраза могла принадлежать какому-нибудь русскому или английскому писателю XIX века. Действовала она на меня умиротворяюще, как и сама атмосфера Троицкого, где жизнь текла своим чередом, размеренно и неторопливо, поскольку ничего другого делать она не умела.

Топоров все чаще погружался в себя, не откликаясь, не вступая в разговоры. Сидел в углу террасы, накинув пальто на плечи, смотрел на пруд и выходил из забытья, только когда сигарета догорала до пальцев.

После ужина у Матреши собирался все тот же «близкий круг».

Лилия разливала чай и ликер, а потом устраивалась в широком кресле рука в руку с ангелом Ванечкой.

Баба Нина вязала, посматривая поверх очков на хозяйку, которая по-прежнему жаловалась на свои полуболезни, пила ликер из крошечной рюмочки и рассказывала о единороге, приходившем в ее сны каждую ночь.

Нинель за маленьким столиком раскладывала пасьянс, время от времени проверяя кончиками прекрасных пальцев, не растрепалась ли ее прическа.

Рядом с Матрешей усаживался Брат Глагол в своем экзотическом облачении, украшенном множеством серебряных пуговок. Он вытягивал ноги до середины комнаты, закидывал руки за голову и замирал, уставившись в потолок.

Похоже, он наконец нашел свой путь, открыв для себя Юлиуса Эволу, Рене Генона, Алена де Бенуа, Мёллера ван ден Брука, и мог часами говорить о расе и нации, органическом государстве, «новом фашизме» и примордиальной традиции.