Юрий Буйда - Стален

– В таких случаях принято говорить: все позади, и это правда, но я скажу больше: все впереди. У вас – все впереди. Как вас звать?

– Аня, – прошептала девушка. – Анна.

– Топоров, – представился он. – Лев Дмитриевич Топоров. Позвольте мне стать вашим будущим, Анна…

– Он и стал моим будущим, – сказала Фрина, дыша мне в лицо. – Хотя тогда мне было не до того. Думала о двери, которую я захлопнула перед Евой. Почему-то казалось, что она была зеленой, хотя в генеральском доме не было ни одной зеленой двери. Все они были светло-коричневыми. Но та дверь до сих пор кажется мне зеленой… – Помолчала. – Не понимаю, почему я захлопнула ту дверь. Разум тут ни при чем – это было какое-то… это было какое-то животное движение… в общем, теперь ты понимаешь, что меня связывает с Евой и Карой… они эту дверь никогда не вспоминали вслух… а я – я не могу забыть… Кара однажды сказала об истории с генералом, что это ее вина, ее стыд, но это ничего не меняет… иногда граница между своим стыдом и чужим исчезает… и если человеческое хоть чуть-чуть уступает животному, то получается не чуть-чуть, а сдача со всеми потрохами…

Я молчал.

– Спасибо Топорову – он помог Еве устроиться. Позвонил в пединститут, и вскоре она стала студенткой иняза… если б не он, кто знает, как повернулась бы ее жизнь… а уж моя и подавно…

Я ждал.

– Той ночью я впервые в жизни не могла уснуть, – сказала Фрина. – Пыталась взять себя в руки и понять, что же произошло и как жить дальше…

Страх – вот что беспокоило ее больше всего. Она дважды оказалась во власти страха и не смогла совладать с собой. Сначала ее захлестнул ужас при виде голого Цвяги, который со сладкой улыбкой шел к ней через двор, сжимая в руке ржавый кухонный нож, и этот ужас мгновенно превратил ее в животное, способное только бежать, искать спасения, укрытия, забыв обо всем человеческом – о Еве, перед которой она захлопнула эту чертову дверь, оставив подругу один на один с голым похотливым зверем. Ужас не отпускал ее – каждая ее клеточка была ужасом. Маленький гадкий ублюдок с его длинным лиловым членом, с его сладенькой улыбочкой, человечек, вызывавший у нее только брезгливость, оказался самым страшным существом на свете, страшнее Гитлера и учительницы танцев, которая била девушек офицерским стеком по ягодицам. Цвяга, боже мой, ничтожный Цвяга превратил ее в жалкую безмоглую тварь, готовую на все, чтобы только не стать следующей жертвой. Ей хотелось, чтобы зверь насытился Евой, чтобы ему стало не до нее, не до Фрины. А когда проснулся стыд, нахлынула новая волна ужаса – при виде генерала, направлявшегося к летнему домику с маузером в одной руке и окровавленной шашкой в другой. Она бежала через луг к соседскому дому, ослепнув и оглохнув, и вдруг споткнулась и упала в траву, а потом приподнялась и увидела, как генерал падает наземь – прямой, весь в крови, и поползла, мыча и подвывая, а в следующий раз ей стало стыдно, когда обнаружилось, что она обмочилась…

И вот теперь она лежала на диване в доме Топорова, перебирая события этого проклятого дня и понимая, что он никогда не завершится, что отныне она обречена снова и снова возвращаться в комнату с зеленой дверью, в высокую траву, по которой она ползла на четвереньках, мочась в трусы и содрогаясь от ужаса…

Этот день навсегда станет ее тюрьмой – так она думала тогда.

Пожизненное заключение – вот с чем она не могла смириться в свои семнадцать.

Незавершенность случившегося, длящийся и неостановимый ужас – вот что ее мучило.

Она должна выкупить себя у судьбы.

Она должна сделать все это сама.

Надо было с чего-то начинать, и она решила начать с генеральского дома, где остались ее вещи – одежда, книги, дневник… дневник не должен был попасть в чужие руки, пусть там ничего такого и не было… что там еще? Материна шкатулка, да, шкатулка с кленовым листом на крышке. Ольга хранила в ней свои побрякушки и прятала ее в нижнем ящике шкафа, под бельем. Значит, одежда, книги, дневник, шкатулка – надо же было с чего-то начинать…

Еще не рассвело, когда она промчалась через луг, скользнула через дыру в заборе и, держась под деревьями, пробралась к дому. Она старалась не смотреть в ту сторону, где несколько часов назад лежали трупы матери, Амурчика, капитана Цвяги, бабы Сватьи, сержанта Кирзы и ефрейтора Тройкина. Трупы увезли, но следы, ей казалось, остались – черные пятна на темной земле, пропитанные ужасом.