Юрий Буйда - Стален

Первое редакционное задание я выполнил с блеском и провалил с грохотом.

Жанна отправила меня в деревню Семеновку, чтобы я привез оттуда «теплую лирическую зарисовку» об Анне Дерюгиной, которая воспитывала семерых детей.

Ехидно щурясь, Жанна объяснила, что сегодняшняя советская героиня – не космонавт, доярка или секретарь парткома, а мать, жена, хозяйка: «Киндер, кюхе, кирхе по-советски, только вместо кирхе – телевизор или партсобрание. Задача ясна?»

Мы с фотокорреспондентом по имени Ревокат с утра пораньше отправились в Семеновку, встретились с матерью-героиней и ее мужем, поговорили с соседями, директором совхоза, председателем профкома и к вечеру вернулись домой.

Анна Дерюгина мне понравилась. Это была крупная женщина, сохранившая прекрасную фигуру. Простоватая, чистая, улыбчивая, легкая на ногу, с ясными серыми глазами и красивыми губами, она была снова беременна, но успевала ухаживать за детьми, скотиной, огородом да еще выполняла обязанности почтальонки. Ее муж Николай был под стать ей: огромный мужчина в чистой спецовке, один из лучших трактористов в совхозе. Соседи считали Дерюгиных хорошей семьей, но при этом с двумсысленной улыбочкой добавляли: «Только больно шумные, особенно по ночам. Аж дом ходуном ходит».

Николай весело пояснил: «Любим мы поорать, это да».

Его жена – весила она не меньше ста двадцати кило – смутилась и вышла из комнаты, покачивая красивыми широкими бедрами.

На следующее утро я принес в редакцию «теплую лирическую зарисовку» о многодетной семье, умолчав, разумеется, о ночных забавах Дерюгиных.

Машинистка перепечатала текст за полчаса.

Мне потребовалось еще полчаса, чтобы перечитать зарисовку и кое-где ее поправить.

Жанна заменила несколько слов, кивнула и подписала текст в набор.

Корректор вычитала текст в гранках и в полосе.

Главный редактор и дежурный по номеру внимательно прочитали зарисовку в полосе и поставили визу «в печать».

Утром разразился скандал.

Возмущенные читатели звонили в горком партии, главного редактора срочно вызвали к первому секретарю «на ковер», Жанна глотала таблетки, запивая их чем-то темным из чайного стакана, сотрудники газеты в своих кабинетах ждали конца света, а я сидел в скверике напротив редакции, пытался читать «Иностранную литературу» и курил сигарету за сигаретой, уже почти смирившись с тем, что штатной должности в редакции мне не видать, и снова дивился тому, как я мог сморозить такую глупость.

Никто не мог понять, как эта глупость могла дойти до читателя.

Перед публикацией текст читали, кроме меня, пять человек – и никто не заметил этой ошибки, никто. Это нельзя было объяснить ничем, кроме как внезапным помрачением сознания, случившегося у всех, кто был причастен к выходу в свет текста, в котором черным по белому было написано «покачивая красивыми бедрами».

Покачивая красивыми бедрами!

Три слова, три ужасных, три недопустимых слова!

Эти три слова, разошедшиеся по городу и району двенадцатитысячным тиражом, поставили под сомнение репутацию партийной газеты, горкома партии и Совета народных депутатов, от имени которых газета вела разговор с читателями, эти три слова подрывали доверие читателей к партийному слову, к советской печати, ко всем советским китам и слонам, на которых держался советский мир.

Женщина в газетной публикации могла быть умной, стойкой, сильной, заботливой, умелой, опытной или, напротив, – неряшливой, пьяной, равнодушной, ленивой, безответственной, но о том, чтобы она ходила, покачивая красивыми бедрами, не могло быть и речи, потому что не могло быть ни за что. Ни груди, ни глаз, ни бедер, ни ягодиц, ни каких либо других половых признаков у женщины быть не могло.

Покачивая красивыми бедрами…

Разверзлась советская преисподняя, и все ужаснулись, увидев «жену, сидящую на звере багряном, преисполненном именами богохульными, с семью головами и десятью рогами…»

Наконец появился главный редактор Николай Иванович Головин.

Он издали поманил меня пальцем.

Мы поднялись в его кабинет.

Головин закурил, кивнул, разрешая закурить и мне, и спросил:

– Кто ваш любимый писатель, Игруев?

– Свифт, наверное, – сказал я. – Джонатан Свифт.

– Что ж, только мизантроп мог написать такое о женщине, не задумываясь о последствиях… – Главный вздохнул. – Этой Дерюгиной, вашей героине, теперь в деревне всю жизнь будут поминать ее бедра. Из соседних деревень будут приезжать, чтоб посмотреть, что за бедра у нее такие. Муж ее напился, по улице бегал с топором – грозился вас в лапшу порубить. Еле-еле его милиция успокоила. В общем… – Он ткнул сигарету в пепельницу. – Где ваше заявление?