Юрий Буйда - Стален

На этом можно было, как тогда выражались, наварить хорошие бабки, но гены отца-офицера и природная трусоватость, к счастью, брали во мне верх.

Помню, в военном архиве мне показали переписку немецкого военного коменданта и крестьянок одной из русских деревень, датированную 1942 годом. Письма на русском с переводом на немецкий и немецкие письма в русском переводе были собраны в папке с грифом «секретно». Женщины жаловались коменданту на немецких солдат, которые не обращают внимания на деревенских баб, комендант оправдывался, объясняя, что германским солдатам запрещено на оккупированных территориях вступать в связь с женщинами.

Когда я попросил у архивистов разрешения на публикацию этой переписки, они замахали руками: «Да ты что! Миллионы людей гибли на фронтах, страдали в тылу, а у этих шалав на уме были только мужики! Все мы, конечно, люди, но такая публикация стала бы покушением на образ народа-победителя».

Архивы тогда вовсю открывались, но при этом, как ни странно, оставались строго засекреченными многие материалы, связанные, например, с биографиями видных большевистских деятелей вроде Дзержинского, Фрунзе, Чичерина или Крупской. Недаром тогдашние карикатуристы писали слово «гласность» без гласных – ГЛСНСТ.

Но главное – у меня с той поры всегда был повод увильнуть от пьянства с Булгариным, сославшись на дела в архиве.

28 июня 1883 года, за два месяца до своей смерти, Тургенев написал Толстому письмо, в котором умолял великого Льва вернуться к литературной деятельности: «Друг мой, великий писатель русской земли , внемлите моей просьбе…» Толстой, который не любил ложного пафоса, язвил: «Земли! Почему не воды?»

Ирискины друзья называли великим писателем воды русской Солженицына, который «слишком много наврал в «Архипелаге…» и «слишком сильно был склонен к поддержанию демобилизующих, деструктивных мифов об особой судьбе и священной миссии России и русского народа», хотя при этом отдавали должное Бороде за его борьбу с коммунизмом и советской властью. Его возвращение на родину в конце мая 1994 года они встретили шуточками о солнце, приходящем с востока, о секретаре эмигрантского ЦК, который инспектировал Россию, выслушивая жалобы и обращения граждан по пути из Владивостока в Москву, и о неизбежности симфонии Солжа, Кремля и Церкви.

Они были недовольны Ельциным, который позволил фашисту Жириновскому и ЛДПР получить на выборах в Государственную думу больше голосов, чем либералы-гайдаровцы, и вспоминали слова Юрия Карякина: «Россия, ты одурела!» Ругали Ельцина и за то, что не довел до необходимого финала процесс над КПСС, амнистировал и членов ГКЧП, и участников октябрьского мятежа 1993 года.

Тут, впрочем, единомыслия не было. Бородатый Саша Комм, историк по образованию, напоминал товарищам, что точно так же были вынуждены поступить и первые Романовы, которые руководствовались принципом «Не мстить и не требовать возврата» в отношении сторонников Лжедмитрия, чтобы объединить и возродить Россию.

Сашу недолюбливали за «державность» и «пафос».

Он же только посмеивался над «вечными борцами, оставшимися не у дел». Скрепя сердце, ему прощали насмешки: как ни крути, это он отсидел в мордовских лагерях по политическим статьям три срока, это его во Владимирской тюрьме били надзиратели, приговаривая: «Помни, сука, на чьей шконке валяешься! На шконке Василия Сталина, сука!»

Собирались вместе они все чаще по печальному поводу – чтобы проститься с очередным отъезжантом. Бывшие диссиденты один за другим уезжали навсегда в США, Францию, Израиль или по еврейской визе в Германию.

Попивая вино, они вспоминали отца Александра Меня, которого называли Аликом, посмеивались над Зоей Колокольниковой, гордившейся тем, что следившие за нею чекисты преклонялись перед ее красотой и тайком дарили цветы, перебирали имена стукачей, вяло поругивали шестидесятников – «неотпетых мертвецов» и угрюмо помалкивали, когда Саша Комм «садился на любимого конька», утверждая, что диссиденты, привыкшие апеллировать к общественному мнению Запада, так и не захотели найти возможность для завоевания русского общества, а потому и оказались в вакууме…

Леонид Збарский вспоминал, как пытался баллотироваться в Думу по одномандатному округу и выступал перед избирателями в провинции:

– Я им рассказываю о своей программе, а они спрашивают, уж не еврей ли я? Фамилия, мол, странная… а на мою программу – плевать…