Николай Крыщук - Пойди туда – не знаю куда. Повесть о первой любви. Память так устроена… Эссе, воспоминания

– Я ведь уже искал, – сказал Филя как бы про себя.

– Ну и?…

– Выходит, что нашел.

Андрей посмотрел на него непонимающе.

– Я с ней познакомился на танцах, – начал Филя повествовательно. – В промкооперации. «Маленький цветок» знаешь? Подлая, я тебе скажу, музыка. Душу высасывает. Танцуем мы с ней «Маленький цветок», а я чувствую – подыхаю, так эта музыка меня сгибает. Затяжечки в ней такие… И она тоже, вижу, волнуется. В сторону блестящими глазами смотрит. Ну и влюбился я без разбегу. Как в кино.

Андрею вдруг показалось, что его сидение в котельной стало приобретать какие-то ясные очертания и смысл. Он уютно приготовился слушать.

– Стали мы с ней встречаться. Она в техникуме тогда училась. Сматывались куда-нибудь на Кировские острова. Там тоже это танго часто гоняли. Садимся с ней на колесо обозрения и как в рай подымаемся. Пончиками друг друга кормим. Под нами пони по дорожкам бегают. А мы все кружимся, я ей руки отогреваю. Париж. Что еще надо? Верно?

Ну вот. Стали мы с ней уже эту заветную черту переходить. И чувствую я, пахнет чем-то от нее неприятным… Мучился я с этим долго. И она-то ведь, понимаю, не виновата. Но и меня с этого запаха воротит. Мелочь вроде, а и не попрешь против нее. Так? В общем, расстались мы. Я все как бы холоднее становился, а потом вообще пропал. Зубами скрипел, так к ней хотелось. А вспомню запах – и не могу.

Так года три прошло. Ничего у меня с другими не получалось. Пластинку «Маленький цветок» купил…

Пошел как-то к матушке на день рождения подарок присмотреть. Зашел в косметику на Невском, думал, может, духи какие. Чего еще-то, верно? Народу!.. Спрашиваю – розовое масло дают. Взял и я одну пробирку. Вышел на улицу, поднес к нюхалу, и… чуть меня кондрат не хватил. Клавка-то моя розовым маслом душилась.

Я – к ней. Люблю, и все такое… «А чего же раньше-то думал?» Мычу что-то. Что я ей, про розовое масло объяснять стану?

Когда Филя заговорил про неприятный запах, Андрея все подмывало рассмеяться, и он с трудом удерживал на лице сочувственное выражение. Но, в общем-то, история вышла трогательная, как и все такие истории. Он даже почувствовал к Филе родственную жалость и раскаивался уже, что соврал про себя.

А Клава его, может, она на Барбару Брыльску была похожа?

– Да, такие дела… Ты ее так больше и не видел? – спросил Андрей.

– Кого? Клавку? – засмеялся Филя. – Да я ее каждый день вижу. Я же тебе про жену рассказывал. Ты, что, п о л я н а? Нашел же, нашел я свою любовь, будь она неладна. Но ведь когда мучился, только тогда, кажется, и любил ее по-настоящему. Так уж мы устроены… Нет, я не спорю, когда-нибудь, возможно, люди и придумают, что делать с этой любовью… Жаль только, жить в эту пору прекрасную…

Андрей шел по улице и, потирая гудящие виски, повторял: «Каждый день, каждый день… Он видит ее каждый день».

У всех романтических историй один конец. Он и не ждал от Фили никакого продолжения. Была баба – и нет, вот ведь она, история. Вся история. А оказывается, нет, не вся.

Какую простую мысль подкинул ему гроссмейстер. Вот тебе и классический вариант.

Каждый день. Какого же еще можно желать счастья? Распахнутая радость – поздороваться с утра. Этой радости ведь и у него никто не отнимал. Он мог видеть Сашу каждый день, и теперь может ее увидеть – хоть завтра.

Он шел по ночной улице и смеялся. Белая ночь лепила серебристые шатры ив на пустыре. Над головой, дотлевая сиреневыми звездами, тихо гудели фонари. Проходящие мимо женщины смотрели на него. Андрей машинально искал среди них Сашу и даже несколько раз оборачивался на ее голос.

С Невы подуло свежим теплым ветром. Казалось, они расстались с Сашей только утром, и теперь ему снова не терпелось увидеть ее.

Мостовая просыхала после дождя серыми пятнами. В лужах, как в разбросанных кем-то зеркалах, было заключено по мерцающему куску голубоватого неба. Только отставшая от стада пасмурная туча стремительно перемещалась из одного зеркала в другое.

Он не заметил, как пришел к Тараблину. Тот открыл ему в трусах и майке, заспанно почесывая грудь.

– Привет!

– Привет, – не сразу отозвался Тараблин. Они уселись на кухне. Тараблин включил для обогрева газ и спросил:

– Ну что?

– Я вот что хочу спросить у тебя, старик, – с рассеянным весельем спросил Андрей, – почему поэты называют луну глупой?

– А чего она пялится, – зевнув, ответил Тараблин.

– Чушь. Луна – это глаз неба, – вкрадчиво продолжал Андрей. – Небо одноглазо. Его любить и жалеть надо.