Джесси Бёртон - Муза

Конечно же я не могла не посмотреть на Квик. Похоже, она взяла себя в руки после сегодняшнего приступа отчаяния. Теперь она сидела прямо, держа на коленях записную книжку и сосредоточившись на картине. Какой бы ни была правда, видимо, Квик решила позволить этой выставке состояться, не саботировать ее, и подобная капитуляция с ее стороны сбила меня с толку.

– Как я уже говорил, мистер Скотт, – продолжал Рид, – три года назад вся венецианская коллекция Пегги Гуггенхайм временно экспонировалась в галерее Тейт. И вот когда «Женщины в пшеничном поле» были выставлены на всеобщее обозрение, принадлежащая вам картина Роблеса хранилась вдалеке от глаз публики. Невероятно, что мы могли бы увидеть ее и тогда, если бы знали о ее существовании. Вокруг той выставки было столько возни – британское правительство и итальянские власти никак не могли договориться. Главным образом все упиралось в вопросы, связанные с налогообложением. Но тогда речь шла примерно о ста восьмидесяти произведениях, а я попросил всего три. И вот у меня есть хорошие новости: фонд Гуггенхайма согласился предоставить нам для временного экспонирования имеющиеся у них работы Исаака Роблеса.

– Действительно, хорошие новости, – согласился Лори.

– Отличные. Это и вправду укрепит позиции нашей выставки. Я рассчитываю, что газетчики напишут о ней и в новостях, и на страницах, посвященных событиям культуры. Гуггенхайм дает нам «Женщин в пшеничном поле», пейзаж под названием «Фруктовый сад» и – что великолепно и о чем я даже не подозревал – «Автопортрет в зеленом». И, что особенно примечательно, объединив «Женщин в пшеничном поле» и «Руфину и льва», мы, возможно, принципиально изменим взгляд на творчество Исаака Роблеса.

– Каким образом?

– Руфина была одной из двух сестер, – пояснил Рид. – Другую звали Юста.

– Юста?

– Согласно легенде, Юсту бросили в колодец умирать от голода. Я считаю, что «Женщины в пшеничном поле» на самом деле представляют собой версию истории святой Юсты и что на картине только одна девушка, а не две. Мы видим Юсту до того, как ее подвергли наказанию, и после – сначала в радости, а потом в мучениях. Черепки от горшков вокруг нее подтверждают такую гипотезу. Согласно легенде, это маска богини Венеры, разбитая пополам.

– Понятно, – промолвил Лори.

– Существуют разные версии того, почему женщина над пшеничным полем находится в кругу. Некоторые историки искусства утверждают, что это один из кругов Дантова ада, другие полагают, что это луна, а некоторые ассоциируют это изображение с округлостью планеты Земля, в особенности если обратить внимание на всех этих лесных зверей вокруг. Но я убежден, что девушка находится на дне колодца, как это описано в легенде. Вот, – сказал Рид, протягивая Лори четыре листа бумаги, на которых были копии картин. – Роблес не единственный испанец, создавший изображения Руфины и Юсты. Веласкес, Сурбаран, Мурильо и Гойя, четверо великих испанских художников – все они обращались к сюжетам о двух сестрах. Я пытаюсь взять на временное экспонирование хотя бы одну из таких картин, чтобы выставка обрела завершенность.

– Как вы думаете, у вас получится? – поинтересовался Лори.

Рид встал со своего места, потирая руки.

– Возможно. Возможно. Я на это очень рассчитываю. – Он улыбнулся. – Это было бы нечто из ряда вон выходящее. Вполне вероятно, что Роблес прекрасно знал о работах других художников на эту тему. Я сообщил тем коллекциям, где хранятся эти произведения, что меня интересует своеобразная испанская патологичность, окружающая легенду о Юсте и Руфине.

– Испанские художники всегда отличались особой провокационностью, – заметила Квик.

– Да, – согласился Рид, одной рукой опершись на каминную полку и глядя на Квик с большей теплотой. – Творческий бунт против статуса-кво. Возьмите того же Гойю: у него лев целует ногу святой. А представьте, что сделал бы Дали?

– Но почему картина Роблеса из коллекции Пегги Гуггенхайм называется «Женщины в пшеничном поле», и в названии совершенно не упомянута святая Юста, тогда как моя картина называется «Руфина и лев»? – допытывался Лори.

– Должно быть, название «Женщины в пшеничном поле» принадлежит Гарольду Шлоссу, а не Исааку Роблесу, – предположил Рид. – Вполне возможно, что сам Роблес назвал ее, к примеру, «Святая Юста». Этого мы никогда не узнаем. Допускаю, что он вообще ее никак не назвал.

При упоминании о Гарольде Шлоссе я бросила взгляд на Квик. Она склонила голову и массировала висок. Я подумала, что ей, возможно, снова требовалось принять болеутоляющее. Похоже, она старалась как можно лучше разведать планы Рида насчет выставки, хотя вся эта история явно причиняла ей боль.