Джесси Бёртон - Муза

Следуя за молодой хозяйкой наверх, Тереза до конца осознала, что ее роль в сценарии радикально изменилась. Один раз она обернулась, чтобы увидеть недомытый пол и осуждающе торчащую из ведра швабру. Она больше не служанка, оттирающая грязные пятна. Теперь она сама оставит след, да такой, что его уже никогда не забудут.

Это будет Руфина, сообщила ей Олив, запирая дверь на чердак.

– Я сделала Юсту в колодце, а ты станешь моей Руфиной. Это ведь твоя история, если на то пошло. Я все раздумывала, как ее подать.

Тереза кивнула, боясь открыть рот. Что скажет Исаак, когда узнает, что Олив изобразила его с зеленым лицом и отослала «автопортрет» Пегги Гуггенхайм? Когда он наконец поймет, что ее уже не остановить? Олив считала Исаака источником вдохновения, Тереза же не сомневалась: что бы он сейчас ни выкинул – устроил скандал, разорвал отношения, – все равно за одной картиной последует другая.

– Руфина с горшками, Руфина со львом или обезглавленная Руфина с сестрой? – рассуждала Олив вслух. – Последнее выглядит мрачновато, зато это апогей, хотя она и лежит в колодце.

Тереза, услышав незнакомое слово, приняла его за офигей .

– Да, это будет офигенно, – согласилась она.

Олив улыбнулась.

– Я рада, Тере, что ты так считаешь.

Она решила отойти от диптиха, выбранного для «Женщин в пшеничном поле», и ограничиться одной сценой. Таким образом, найдут свое отражение все перипетии истории. Мы увидим Руфину, держащую в руках свою голову.

– Почему бы вам и себя не нарисовать на этой картине? – сказала Тереза и тут же пожалела о своих словах. Не лезь не в свое дело.

Олив прикусила губу, обдумывая такой вариант.

– Сначала тебя, – сказала она. – О себе я еще подумаю. Вообще-то должен быть один персонаж. А вот что я точно сделаю, это покрою львиную гриву сусальным золотом. Он у меня будет как ручной котенок.

Олив посадила Терезу на стул, на котором обычно сидела сама, когда ей расчесывали волосы. В руках Олив чувствовалась уверенность – это было ее пространство.

– Какие серьезные темные глаза. И такой бдительный взгляд поверх курносого носика. – Она тронула кистью загрунтованную филенку. – Ваши лица, твое и Исаака, врезались в мою память, как гравюра на дереве.

По мере того как Олив уходила от реальной обстановки к собственному видению, она делалась все отрешеннее. И, хотя Терезе путь туда был закрыт, она ощущала себя источником вдохновения. Она с готовностью погрузилась в эту призрачную роль, позволявшую ей исчезнуть и стать той, кого увидит художница. Впервые она чувствовала себя такой невидимой и при этом абсолютно зримой.

Гарольд объявился в первую неделю июня, прилетев в Малагу.

– Где он? – был его первый вопрос, после того как он припарковал свой «паккард». – Где мой вундеркинд?

Женщины стояли на крыльце, заслоняясь руками от солнца. От Гарольда веяло беззаботностью. Он от нее , подумала Тереза, присматриваясь к приближающейся фигуре. Он выглядел удовлетворенным и откормленным, а вот его улыбка была несколько натянутой. Он напоминал человека, который решил оставить порок и вернуться в лоно добродетели. Наверно, купил ей билет до Парижа . Незнакомка с робким немецким акцентом, успевшая немного подзабыться, тут же воскресла в памяти Терезы: ¿Harold, bist du es?

Тереза поглядела на Сару, которая казалась сосредоточенной на себе, словно экономила энергию и собирала силы. « Она в курсе?» — подумала Тереза. И сама себе ответила: «Да».

– Привет, дорогой, – сказала мужу Сара. – Может, ты забыл, но Исаак здесь не живет.

Гарольд, шагнув вперед, запечатлел поцелуи на щеках супруги.

– Он для тебя уже Исаак? – И, повернувшись к дочери: – Хорошо выглядишь, Ливви. Я бы даже сказал, бесподобно.

Олив улыбнулась:

– Спасибо, папочка. Ты тоже.

Тереза опустила глаза в надежде, что Гарольд не прочитает ее мысли.

– Buenos días , Тереза, – сказал он. Она подняла глаза – у хозяина после путешествия появилась однодневная щетина. А еще на нее повеяло дорожным запахом и, показалось, чужими духами.

– Buenos días, seсor.

– Не захватите мой чемодан?

Она спустилась по ступенькам, ощущая свою погруженность в жизнь Шлоссов с такой головокружительной силой, что у нее перехватило дыхание.

Вечером Тереза поджидала брата перед их коттеджем. Тени становились все длиннее, а звуковая стена от пенья цикад все выше. Около семи часов он появился у подножия холма, поразив ее своим усталым видом. Брат приближался к ней, словно придавленный невидимым грузом.