Джесси Бёртон - Муза

– Вы обе желаете остаться?

Сара встала и подошла к окну.

– Лондон больше не для нас.

– Ничего не понимаю, – сказал Гарольд. – Всего два месяца назад ты рвалась уехать.

Сара его слова проигнорировала.

– Мне кажется, – сказал он, – что мы должны уехать, если ситуация ухудшится, и взять с собой Исаака.

Обе женщины разом повернулись к нему.

– Это мой долг, – последовало разъяснение. – Он слишком ценен для нас.

– Исаак не уедет, – сказала Сара. – Он будет драться.

– Что ты об этом можешь знать?

– Все же очевидно. Он привязан к этим местам.

– Я тоже. – Сидевшая на диване Олив потянулась к сигаретам, запас которых уже кончался. Родители ее не остановили. – Мистер Роблес не трус, – сказала она, выпуская дым и выдерживая их взгляды. – Но если ты собираешься позвать его с собой, то, по-честному, надо взять и Терезу.

– Он уже заканчивает «Руфину»? – спросил Гарольд. – Я все бросаю Пегги наживку, а ситуация мне самому непонятна.

– Я не знаю, сеньор, – призналась Тереза.

– Обычно ты все знаешь, Тереза, – подала голос Сара.

– Он почти закончил, – ответила за нее Олив. – Осталось ждать недолго.

– Дорогой, когда ты в следующий раз поедешь в Малагу, купи Юнион Джек, – попросила жена.

– Что?

– Я хочу повесить флаг Великобритании перед домом. Если заявится какой-то мерзавец, чтобы нас перестрелять, пусть увидит, что мы нейтралы.

– Мама, мы не нейтралы, – поправила ее Олив. – Ты хоть иногда открываешь газету?

– Не люблю газеты, ты же знаешь.

– Не считая тех, где про тебя написали.

– Лив, – одернул ее отец.

– Она витает в облаках. Наше правительство умыло руки. Как и французы. Они заявили, что защищать Испанскую республику – это все равно, что защищать большевизм.

– Они обеспокоены, liebling , – заметил Гарольд. – Опасаются революции. Пожар может перекинуться во Францию, а затем через канал на Риджент-стрит, и Стрэнд, и Пеннинскую дорогу.

– Болдуин так боится Гитлера, что палец о палец не ударит.

– Не думаю, – сказал Гарольд. – Премьер пытается выиграть время, а не услужить немцам.

– Как бы там ни было, тебе решать, мистер Вена, – сказала Сара. – Но для тебя… для всех нас будет лучше, если мы останемся в Испании.

Картина «Руфина и лев» на самом деле была закончена, и после нее Олив не брала в руки кисть. Впервые она не испытывала никакого желания подойти к холсту, и ее это удручало – ощущение своей бесполезности и пугающая потеря уверенности в себе. Ей не хотелось связывать это напрямую с отсутствием интереса к ней со стороны Исаака – она стремилась работать независимо от него, исключительно за счет творческого порыва, – но против истины не попрешь. Она умоляла его показать новую картину Гарольду, но встретила отказ.

– У меня есть дела поважнее, – сказал он.

– Да ты просто ее передай. Мой отец ждет. Пегги Гуггенхайм ждет.

– Да хоть сам папа римский, – огрызнулся он.

У Олив появилось такое чувство, что «Руфина» заполоняет ее мозг. Власть картины над ней явилась отражением уже не только ее отношений с Исааком и Терезой, но и всей политической ситуации, разворачивавшейся вокруг. Страх ее закупоривал, и чтобы его изгнать, она и написала эту вещь. Теперь от нее надо было избавиться. После отказа Исаака забрать картину Олив предложила Терезе унести ее в буфетную, с глаз долой. Но та отказалась.

– Там слишком холодно, сеньорита. Это может ей повредить.

– Я все равно не могу рисовать.

– Tranquila, seсorita [73], – сказала Тереза. – Вдохновение уходит и приходит.

– Раньше оно не уходило. Что, если это конец? Несколько картин, и всё?

Как-то вечером, в начале октября, Шлоссы пригласили Исаака на ужин. За столом он лишнего слова не сказал, а позже Олив поймала его одного, вперившего взгляд в темноту сада. Она накрыла его руку, но он никак не отозвался, его рука лежала на поручне как неживая. Тогда она попробовала еще раз его умаслить, мол, лишние деньги республиканцам не помешают, а все, что нужно сделать, – это передать Гарольду «Руфину и льва».

– Советы пообещали нам оружие, – сказал он. – Мы можем потерять Малагу. Мы можем потерять Мадрид и половину Каталонии, но мы выиграем войну.

Она потянулась и поцеловала его в щеку.

– Ты такой смелый.

Ее поцелуй, кажется, прошел незамеченным. Он втоптал окурок каблуком, оставив на полу веранды черный след.

– Тереза считает, что мне надо уехать на север. Наш отец все чаще и чаще… открывает рот по поводу «левых». Я представляю силу, мешающую ему раскрыться, а он у нас с амбициями. Для амбициозных людей сейчас самое время.