Марк Харитонов - Провинциальная философия - трилогия

Вообще-то я не Боря,
Но и это безразлично,
Ты и тут выходишь прав.

Я маленько ширанулся,
Только что… совсем немного.
Хочешь тоже? Счас начнется.
Маракас, маракас.

То-то у тебя зрачки,
Как пластмассовые бусы.
Мне не надо. Я и так
В легком головокруженье,
Словно травки надышался.
(Как там, Симеон Кондратьич,
Вы про травку поминали?)
Так хмелеешь среди пьяных.
Вот, проникнемся сейчас.
Значит, так дается счастье
И пустое чувство глаз?

Конь под дверью бьет копытом.
Маракас, маракас.
Лампа вспухла и разлита,
Обволакивает нас.
Влез на лампу ангелок,
Открывает потолок.
Мозг опух, живот в огне,
Все тринадцать ног в окне.
Дом колышет, как струну,
Расползаемся в длину.
Руки тянутся во двор,
В церковь крадутся, как вор.
Вместо ногтя – зрячий глаз.
Маракас, маракас.

Ритм бессмысленный и властный,
Маракас, маракас,
Силой кажется опасной.
Он равняет, подчиняет
И объединяет нас.
Станьте в круг, топчитесь в такт.
Не родство ль родится так?
Просто зависти достойна
Эта древняя способность
Наслаждаться чистой тряской,
Не волнуясь смыслом слов.
Руку в руку станем рядом.
Топот наш войдет в века.
Мы побеги новой жизни,
Выплюнутой из стручка.
Для охоты, для войны
Станем объединены.
Бейте в бубны, в медный таз!

Маракас, маракас!

Бацают чечетку урки,
Узнают по ней своих,
Ставши кругом, переулки
Соображают на троих.
Первая из всех идей,
Захватившая людей,
Как сумело эту прыть
Наше время подхватить?
В общей дрожи, в общей пляске,
В общем ритме, в общей тряске,
В этом танце хлюп и чавк,
Чтобы род наш не зачах.
Принц с лягушкой, хмырь с красоткой
Ловят в жизни кайф короткий.
Хорошо и так и так,
Хлюп-хлюп, чавк-чавк.
Пахнет гарью, пыль летит,
Люк в троллейбусе открыт.

А лицо кривится вбок,
Глаз уходит на восток.
И пустая, как луна,
Появилась сторона.
Хочешь, потянись к бутылке,
Вынь красотку из затылка.

Нет, возможности не те,
Швы болят на животе…
Давай немного сменим ритм.

Я вижу глюки, это значит счастье, —
Так мне когда-то кто-то объяснял.
Из швов растут цветы на тонких ножках,
Красотки распускаются на стенках.
Есть разноцветные, а есть такие, —
И все твои, потрогай их руками,
Изведай наслажденье и теки.

А над красотками восходит прялка,
Будильник электрический с кукушкой
Висит, как солнце над магнитофоном.
В цветах из гофрированной бумаги
Гвоздем прибита пара лапотков.
И даже керосиновая лампа
С таким же расколовшимся стеклом,
Как, помнится, в музее у отца.
Бредовый сон, незрелая отрава,
Скорлупки без нутра и без души.
Что там внутри, ведь никому не видно,
Но можно содержаньем обрасти.

Стали лампою глаза,
Глюкам проще выползать.
Вот из горла самовар
Выпускает желтый пар.

На бетонные панели
Клеится кирпич бумажный.
С самоваром на ракете
Воспаряем к небесам.
Здесь провинция справляет
Новоселье, восхваляя
Вкус химических котлет.
На пластмассовых шарнирах,
С синей птицей рококо
Все равняется со всеми,
Подтверждая, как был прав
Тот, кто за морем когда-то
Относительность придумал
И на цифрах объяснил.
Мы, глядишь, за морем сами,
Ведь откуда посмотреть.
Вот: такой же точно коврик,
Прямо копия… цветы,
Лебеди и домик с башней,
Лев и полосатый тигр.
Задушевность детской грезы
Стала общим достояньем, —
Что у вас, то и у нас.

Маракас, маракас.

Мне кажется, что музыку заело,
Да вроде уж ее и вовсе нету,
Лишь щелкающий пустотелый ритм
В прозревшем отзывается мозгу.
Я что-то начинаю понимать.
Наводчиком я, что ли, оказался?
Сам показал, где был отцовский клад?
Все это, значит, забрано оттуда?
И ничего теперь не доказать?
Да, Кайф? И прав я даже не имею?
И никаких не предъявить претензий?
Не уберег отцовское наследство,
Оставил на расправу, на разор?
Музей пришкольный выброшен на свалку,
В утильсырье, сдан на макулатуру,
И впору говорить спасибо вору —
Что он успел украсть, то сохранилось.
В глаза, гляжу, уже вернулся смысл.
Черт побери, и правда, мы сравнялись.
Здесь нету разговора о душе,
Но вещи… и квартиры планировка…
И даже эта церковь из окна…
И цвет обоев… и этаж… Позвольте…