Анна Зегерс - Восстание рыбаков в Санкт-Барбаре. Транзит. Через океан

Бредель сразу понял, что у этого человека недоброе на уме, однако сделал вид, будто ничего не замечает, и отвел глаза к окну: там вырисовывались два больших и над ними два малых четырехугольника моря и неба; еще не стемнело, как могло показаться внизу, на ярмарке, море и небо были окрашены светлой желтизной. Ник заговорил первым:

— Это ты травил здесь осенью, что рыбакам не пришлось бы голодать, кабы они весь свой задаток не пропивали на троицу?

Свежее молодое лицо Бределя свело презрительной гримасой. Он предпочел пропустить вопрос мимо ушей и продолжал смотреть в окно. Ник уставился на него и в эту минуту увидел то же, что и Бредель: в зрачках Бределя он видел в точности такие же четырехугольники воды и неба, но только крошечные. Ник шагнул вперед.

— Это сказал не я, а другой, — пробормотал сраженный внезапным малодушием Бредель.

— Ты на него, однако, чертовски похож, — возразил Ник и, замахнувшись, опустил кулак, словно гирю, на плечо Бределя. Тот едва устоял на ногах. А Ник, не двигаясь с места и только вновь и вновь приводя в движение свою длинную руку, ударил еще и еще раз. И Бредель рухнул наземь, все так же повторяя:

— Это сказал не я, а другой.

С приходом Ника в комнате водворилась тишина, она еще долго не прерывалась. Наконец трактирщик взобрался на стол и подкрутил фитиль в лампе. В комнате стало светлее, Бредель-младший лежал на полу, один удар пришелся ему в грудь, другой в висок, и оттуда сочилась кровь. Ник, чьи руки опять мирно сплелись друг с другом, подошел к поверженному Бределю и смерил его тем же непреклонным взглядом, каким до того взирал на стоящего. А потом снова прислонился к двери.

Среди голов, которые Бредель-младший неясно различал в полутьме, была и голова Гулля. Бредель не мог знать, что в темноте за его спиной сидит человек, так же настороженно, как и он, ждущий некоего предстоящего ему, Бределю, чрезвычайного события. Но Гулль ждал этого не последние десять минут, а весь последний месяц. Больше ждать уже не хватало сил. Гулль видел, как в дверь ступил Бредель-младший. Ник следовал за ним, он сделал шаг вперед и замахнулся. Гулль знал: вот сейчас это произойдет, так оно и вышло, и он почувствовал облегчение. Неуемная радость охватила его.

Он поднялся и стал посреди комнаты под лампой. Он сказал:

— Беритесь за него!

Ник нехотя наклонился, точно получил приказ, но кто-то со стороны оттеснил его и подхватил Бределя-младшего за бедра, вдвоем они подняли его, взвалили на плечи и понесли к выходу. Остальные — их было человек десять — последовали за ними. Они прошли мимо домишек, где в этот час никого не было, здесь, на воле, еще не стемнело как следует и можно было различить столбы и конусы и крест на доме Нера. На повороте открылась им часть пирса, расцвеченного в шашечку фонарями, из тира доносились выстрелы.

Гулль следовал за Ником. С худых сутулых плеч Ника свисали ноги Бределя-младшего и болтались по его спине. Ноги в шнурованных штиблетах с каблуками, каблуки из какого-то незнакомого Гуллю материала. Все невольно прислушивались к тому, что творится на пирсе.

Ниже, на дороге, они повстречали Кеденнеков. Жену Кеденнек отослал домой, а сам к ним присоединился. Они вышли на Рыночную площадь. Остановились перед конторами, но в окнах было повсюду темно. Тогда они двинулись к гостинице, она была освещена сверху донизу, здесь собрались служащие, чиновники и купцы со всей Санкт-Барбары. Шествие с минуту помедлило у дверей, потом кто-то, не расположенный долго ждать, отворил дверь, и за ним потянулись еще двое-трое. Внутри кто-то крикнул: «Что случилось?» Ник не спеша спустил с плеч свою часть ноши. Вышел кто-то из служащих, но рыбаки потребовали, чтобы прислали кого-нибудь из пароходства. Тем временем Ник помог напарнику освободиться от ног Бределя-младшего. Он сказал:

— Этот нам ни к чему, пришлите другого!

(Впоследствии говорили, будто Ник смеялся, произнося это, на самом деле в голосе его звучало раздражение.)

Напарник Ника крикнул:

— Пришлите другого! Мы требуем три пятых улова и семь пфеннигов с килограмма!

Бределя-младшего внесли в дом. А потом заперли все двери на засовы и опустили жалюзи. Рыбаки кричали:

— Три пятых улова!

Сперва кричали вразнобой, но постепенно все больше в лад. Из всех голосов выделялся голос Кеденнека. Его должны были слышать и в самых укромных уголках гостиницы. Этот голос мощно и без малейшей натуги исходил из груди. Рыбаки просто диву давались, никто и не подозревал, какой у Кеденнека голос. Гулль все еще стоял позади Ника. Между тем так стемнело, что он уже не мог бы разглядеть каблуков Бределя-младшего, торчи они даже перед самым его носом. Он тоже кричал вместе со всеми. Двое парней, праздно шатавшихся по окраине ярмарки, услышали крики и поспешили на площадь. Толпа становилась все многолюднее. Ярмарка опустела. Через короткие равномерные промежутки возгласы рыбаков ударялись о стены запертого дома. Однако дом не отзывался. Голоса уже звучали хрипло и нестройно. Площадь почернела от кишащего народа, мужчин и женщин, кричащих вразнобой. Тут Гулль понял, что нужно что-то предпринять. Он испугался. Сейчас он предпочел бы остаться в толпе незамеченным. Он взобрался на спину Нику. В мгновение ока вокруг Ника, чью шею охватили ноги Гулля, собралась толпа. Гулль стал говорить. Он повторил то, что уже говорил на собрании: всем держаться друг друга, не выпускать из гавани ни одно судно. Люди слушали, затаив дыхание. Все они горели желанием услышать именно эти слова. Да и у Гулля не было другого желания, как снова и снова повторять все те же слова. Голос Гулля звучал не так раскатисто, как голос того же Кеденнека. Однако именно его голос волновал каждого, кто его слышал, рождая в сердцах нечто вроде надежды. И даже у Гулля звук собственного голоса пробудил надежду. Ему чудилось, будто он стоит внизу среди этого множества людей и с волнением взирает на человека, взгромоздившегося на плечи Ника, восторженно и уверенно взирает на него, не задумываясь над тем, к чему все это приведет.