Энн Тайлер - Морган ускользает

Последние пятнадцать лет Морган, предположительно, искал работу получше. Другое дело, что найти ее он не ожидал.

– А вот еще. Опытная танцовщица .

– Ха.

Морган работал на семью Бонни, управлял одним из принадлежавших ей хозяйственных магазинов. Человеком он был кропотливым, любил возиться с техникой. Когда он учился в аспирантуре, его руководитель однажды пожаловался на то, что во время консультации Морган разговаривал с ним через плечо, потому что сидел в углу на корточках и возился с протекающей батареей отопления.

– ТРЕБУЕТСЯ. Барменша, собачий парикмахер, оператор грузоподъемника .

Что ему нравилось в этих объявлениях, так это их неординарность. ( Водитель для пожилого джентльмена. Желательно знание Гомера .) Время от времени он даже откликался, устраивался на работу и бросал на пару дней хозяйственный магазин, предоставляя распоряжаться в нем продавцу. Но потом об этом узнавал Боннин дядя Олли и прибегал к Бонни скандалить, и она вздыхала, смеялась и спрашивала Моргана, что он, собственно говоря, творит. Следует отдать Бонни должное: она никогда не выходила из себя. И обычно принимала его сторону, более-менее.

Он протянул к ней руку – Бонни как раз проходила мимо с кувшином апельсинового сока, – обнял за бедра, вернее, попытался обнять, однако у нее было на уме другое.

– Где Бриндл? – спросила она. – И где твоя мать? По-моему, я слышала ее шаги не один час назад.

Морган отложил объявления в сторону, вытянул из-под себя страницы новостей. Однако читать там было нечего. Крушения самолетов, поездов, пожары в жилых домах… он перешел к некрологам.

– Миссис Гримм. Горячая поклонница оперы , – прочитал он вслух. – Тилли Эббот. Коллекционер наперстков . О господи.

Сверху начали спускаться дочери. Они переругивались в прихожей, роняли книги, их транзисторы играли свою песню каждый. Сквозь звучание электрических гитар пробивался гулкий и раскатистый барабанный бой.

– Питер Джейкобс, сорок четыре года , – прочитал Морган. – Сорок четыре! Разве можно умирать в таком возрасте?

– Девочки! – позвала Бонни. – Яйца стынут.

– Терпеть не могу, когда не сообщают, что их прикончило, – сказал ей Морган. – Даже «продолжительная болезнь» лучше, чем ничего. А тут вечно – неожиданно скончался .

Он согнулся над столом, пропуская кого-то, бочком пробиравшегося позади него.

– Сорок четыре года! Конечно, неожиданно. Ты не думаешь, что это сердечный приступ? Или что?

– Не увлекался бы ты так некрологами, Морган, – сказала Бонни.

Ей пришлось повысить голос, потому что в кухню уже набились девочки. И все они говорили одновременно – о контрольной по истории, о мальчиках и снова о мальчиках, о мотоциклах, о баскетболе, кто у кого взял послушать пластинку и не вернул. О певце, который, по слухам, умер. (Кто-то из них заявил, что, если это правда, она и сама умрет.) Эми возилась с тостером. Двойняшки смешивали в блендере свой диетический напиток. Прилетевший невесть откуда учебник французского ударил Лиз по пояснице.

– Я здесь больше жить не могу, – сказала Лиз. – Ни минуты покоя. И все ко мне лезут. Ухожу.

Но не ушла, а налила себе чашку кофе и села рядом с Морганом.

– Господи боже, – обратилась она к Бонни, – что это у него на голове?

– Обращайся прямо ко мне, не тушуйся, – сказал дочери Морган. – Я, кстати, и ответ на твой вопрос знаю. Не надо стесняться.

– Он непременно должен красоваться в этих шляпах? Он их даже дома носит. Разве обязательно выглядеть таким чудиком?

И это его тринадцатилетняя дочь. Раньше он мог и обидеться, но постепенно привык. Лет около одиннадцати-двенадцати они, похоже, полностью изменяются. Малышками он их любил. Поначалу они были такими маленькими, простыми, полнощекими, кудрявыми и уравновешенными, преданно ковыляли повсюду за Морганом, а потом вдруг садились на жесткие диеты, становились худыми и раздражительными, вытягивались выше матери. Распрямляли волосы, пока те не начинали свисать на лица, точно вуали. Заменяли платья выцветшими джинсами и узкими, короткими футболками. А их вкусы по части мальчиков были жуткими, попросту жуткими. Он глазам своим не верил, глядя на некоторых существ, которых они приводили домой. И вдобавок ко всему они переставали считать Моргана таким уж замечательным. Заявляли, что стыдятся его. Он не мог бы сбрить бороду? Постричься? Вести себя, как положено в его возрасте? Одеваться, как другие отцы? Почему он курит сигареты без фильтра и снимает с языка табачные крошки? Замечает ли, что все время напевает вполголоса, даже за обеденным столом, даже пока они задают ему эти вопросы?