Марина Москвина - Дни трепета

Какая-то радость захлестывает меня, увлекает, подхватывает, отрывает от земли. Ничто меня больше не страшит, ничто не тревожит. Я просто не в силах сдерживать свою радость. Она льется через край, увлекает, захлестывает, я едва касаюсь ногами травы.

Мне кажется, у меня изменяется фигура. Я расту, я уже головой достаю до потолка. Это так естественно и выходит само собой. Как же я могла позабыть, разучиться. Ведь это проще простого! Самые безнадежные, самые пропащие — на кого давно все махнули рукой — это по силам любому! Это как игра, это не труднее, чем прокатиться на лыжах по зимнему лесу, или прогуляться по осеннему парку, надо только попасть в восходящий поток. И ты медленно летишь к тому холму, где все огонь, все свет, сквозь все можно руку протянуть.

Проходит время. Потом останавливается. Потом исчезает…

Исчезает и пространство. Вещи на вешалках раскачиваются и падают на пол. Кто это кричит? Это я кричу. Над позвоночным столбом партнера разливается голубое сияние.

Чей это голос?!!! О, господи, я не узнала голоса отца своего.

— Фира! — он говорит, — уйдем отсюда. Ты знаешь, я ведь решил, что настало светопреставление. Жизнь, Фира, это фарс.

— Когда я была маленькой, — отвечает Фира, — у меня было голубенькое стеклышко. Какое горе было потерять это стеклышко, и какое счастье им обладать. Большего счастья у меня в жизни не было никогда.

Только два пальто оставалось на вешалке. Два плаща закрывали нас от целого мира. И вот они сняты.

Прозрачны мы стояли перед ними, перед отцом моим и матерью моею.

— Ты знаешь, Милочка, а Тахтабай-то умер! — говорит Иосиф, отводя взгляд смущенный от обнаженной дочери своей.

— Да, бедняжка, подавился, — кивает Фира, жмурясь от яркого сияния радуги вокруг нас.

— Надо же, — отвечаю я, — подавился. Я так и знала.

— Милочка, — говорит Йося, — а это что за личность?

Я говорю:

— Знакомьтесь.

— Иосиф Аркадьевич, — говорит отец мой.

— Эсфирь Соломоновна, — говорит моя мать.

ОН улыбается, сияющий и безмолвный, его глаза устремлены к небесам.

— Вы — наш? — спрашивает Йося.

Нет — он качает головой.

— Половинка? — допытывается Йося.

Нет…

— Тогда душой?

Да… ОН излучает спокойствие и тихую ясность, а также абсолютную, безусловную, ошеломляющую любовь.

— Вот и хорошо, — облегченно вздыхает Иосиф. — А то полуевреи энергию очень отсасывают.

Милые мои, ненаглядные. А я-то уж думала, что я вас больше не увижу. Как я хочу прижать вас всех к сердцу: Фиру, Йосю, подоспевшую гардеробщицу, метрдотеля, швейцара, Хоню, Моню, Илью, Авраама, мертвецки пьяного Мишу Паукова, внезапно нахлынувших в гардероб горбунов и карликов…

Убитый горем Афросиаб спускается по лестнице. К нему подскакивает невесть откуда взявшийся служащий похоронного бюро.

— Хотите заказать погребение? — бойко предлагает он. — У нас все готово.

Мы здесь со всеми погребальными принадлежностями.

— В этом нет надобности, — отвечает Афросиаб — карлик-нибелунг, хранитель подземного клада, проклявший золотое кольцо, дарующее власть над миром. — Мой сын завершил земные свои деяния и был вознесен на небеса.

— В том числе и телом? — недоумевает похоронщик.

— Да, — отвечает Афросиаб.

Между тем, из уст в уста передают горбуны невероятную историю, суть которой вкратце сводилась к тому, что когда Тахтабай подавился, распахнулось окно, и зал наполнился могучим порывистым ветром с севера или юга. Сначала пирующим показалось, что ветерок безобидный, обычный сквозняк, в нем никто не улавливал скрытой тревоги. Но внезапно почувствовалось и нечто зловещее.

Карлики застонали перед каменным входом, мечтая оказаться в скалах родных. Но тут спустилась огненная колесница, и два существа во всем белом вышли из нее — два огромных санитара, два повелителя мертвых и погибших героев. Они взяли крошечного Тахтабая, положили на носилки — и он унесся с ними на огненной колеснице в жилище великанов.

…Карлики прибывают и прибывают. Стоят в темном и черном, в плащах и с зонтами, готовые нести горестную весть во все стороны бескрайнего Забулистана. Они заполнили все пространство. Оно снова появилось. И время тоже появилось.

…Кто голый?… Я?!..

Через девять месяцев у меня родился сын. Я назвала его Ваня. Когда он вырос, он стал водителем троллейбуса.