Петр Муравьев: Рассказы

Но тут же Гитлер спохватился; он считал себя отменным кавалером и внимательным хозяином. Пока Герда Кристиан разливала чай, он предложил дамам пирожные, сам взял ломтик штоли, откусил кусочек и сказал:

— Такую штолю я, помнится, ел в Берхтесгадене на Рождество, в 1938-м или 39-м году. — Он вздохнул. — Да, славное было время. И не нужно было прятаться в бункере.

Женщины смотрели, не отрываясь, ему в рот. Это его вдохновило. Совсем не думая о том, что повторяется, он отдался воспоминаниям: Берхтесгаден, Мюнхен, парад в Париже, триумфальное возвращение в Берлин, приемы, блеск восходящего Рейха!..

Когда он, наконец, остановился, Герда Кристиан восторженно прошептала:

— Такой славы не было ни у Цезаря, ни у Наполеона!

Гитлер скромно улыбнулся:

— Ну, это вы, положим… Маленький Корсиканец тоже оставил по себе след в истории. И потом вы позабыли главного — Фридриха Великого. Вот это, действительно, персонаж для античной трагедии… — Гитлер хотел сделать соответствующий жест рукой, но она дрогнула и, упав на живот, мелко затряслась. Он торопливо накрыл ее другой, сдерживая конвульсию. Минута, пока он успокоился, прошла в гробовом молчании. Тогда он положил правую руку на руку Гертруды Юнге, самой молоденькой и хорошенькой из секретарш. Он сказал:

— Будьте верны! — Верность — самое высокое качество: она — лучшее украшение немецкой женщины.

Гитлер возвел глаза наверх, но встретив там низкий пололок, сообразил, что в настоящей обстановке слова его могут показаться высокопарными. Чтобы снова опуститься на землю, он стал теребить за голову подошедшую к нему Белянку, большую овчарку светлой шерсти. Он даже объяснил дамам, каким образом эту породу выводят и в чем ее преимущество перед сенбернарами…

Точно в шесть Гитлер поднялся. Немного постоял, нащупывая ускользающее равновесие, затем поклонился гостям и неуверенной походкой направился к выходу.

Не успел он войти к себе в кабинет, как кто-то постучал в дверь. Это оказался Шпеер.

— Мой фюрер, — начал он, — я завтра улетаю и зашел проститься.

«Проститься! Проститься!» — это все, что Гитлер слышал в последние дни. Самое слово выводило его из себя. И хоть бы кто сказал: «Мой фюрер, позвольте остаться с вами!»

Гитлер молчал.

— У меня к вам просьба, — продолжал Шпеер.

— Какая?

— Мы эвакуируем администраторов одного завода. Среди них группа чехов-конструкторов со Шкоды, которых мы вывезли из Праги. Если эти люди попадут в лапы к красным, им не сдобровать.

— Ну и что же?

— Чтобы вывезти этих людей, нужно специальное разрешение.

Гитлер ощутил, как в нем поднимается волна гнева. «Чешские конструкторы! Черт! До всех ему дело. Обо всех позаботится, кроме…»

— Ну и обратитесь к Риббентропу! — едко обрезал он.

Шпеер выдержал короткую паузу, затем сказал:

— Это моя последняя к вам просьба. Личная просьба.

Гитлер почувствовав, как раздражение спадает. На место него приходила апатия, полное безразличие ко всему.

— Давайте! — Он щелкнул пальцами и шагнул к столу.

Шпеер, торопясь, вынул из портфеля бумагу и положил перед Гитлером. Тот, не читая, проставил внизу свои инициалы. Шпеер спрягал бумагу в портфель и вытянулся.

— Спасибо! И… прощайте! Желаю вам…

Он не докончил фразы; Гитлер, не глядя на него, отошел к карте на стене и там застыл в неподвижности.

Воцарилось молчание.

Шпеер медленно направился к двери…

— Постойте, Шпеер!

Шпеер остановился.

Хозяин повернулся к гостю. С минуту он колебался, затем с трудом выдавил:

— Скажите, Шпеер, почему, каким образом…

— И вдруг, резко оборвал фразу и, глядя в пол, отрывисто бросил: — Auf Wiedersehen!

Дверь за Шпеером закрылась. Гитлер остался один.

Теперь он знал наверное: все кончено! Если у него не хватило мужества поставить этот вопрос и спокойно выслушать ответ, то чего мог он требовать от других?

Шпеер! Он был едва ли не единственным, кто не солгал бы, чья искренность была вне подозрений. Интересно, догадался ли он, какой вопрос думал задать ему Гитлер? Наверное, догадался. И не трудно было догадаться, потому что этот вопрос непрестанно стоял перед обоими: почему была проиграна война? Но ответ на этот вопрос у каждого из них был свой, во многом их заключения не совпадали. Более того: Шпеер знал что-то, чего не знал или не хотел признать Гитлер. И это что-то больше всего страшило фюрера.

Почти всегда, когда он не был занят размышлениями над практическими вопросами или честолюбивыми воспоминаниями о былых успехах, или когда попросту не впадал в состояние бездумной апатии, Гитлер думал об одном: как это могло случиться? Перебирал в памяти препятствия, возможные промахи и просчеты, случайные неудачи, но все это, даже сложенное вместе, не давало ответа на вопрос.