Абрахам Вергезе - Рассечение Стоуна

Хема вздохнула, как будто так и ждала, что вот сейчас мы заговорим об отце с матерью.

— Милый, — проскрежетала она, — ты понятия не имеешь, как бы они себя повели.

Шива повернулся и вышел. Гхош и матушка застыли в позах людей, которым только что явилось привидение. Пришла их очередь лишиться языка. Как могли эти взрослые, которых так тревожила немота Шивы, которые заботились о бедных, больных и сиротах, которых, как и нас, до глубины души потрясла жестокая сцена у императорского дворца, проявлять столь каменное равнодушие?

Позже я спросил матушку, оставила смерть детей шрамы на сердце Кучулу? Матушка ответила, что не знает, но совершенно уверена в том, что Миссия — не собачий питомник и больше трех псов мы позволить себе не можем. Нет, она не думает, что есть отдельный рай для собак, и, откровенно говоря, не ведает, какое число собак в Миссии угодно Господу, но в этом вопросе Господь облек ее доверием, и рассуждать со мной на эту тему она не намерена.

Кучулу после смертоубийства разуверилась в роде человеческом. Она стала сторониться людей, свернется клубком и замрет. Мы оставляли ей еду, но если она и ела, то никто этого не видел.

Долгие недели хвост ее приходил в движение в присутствии единственного человека — Шивы.

Когда Шива выучился танцевать «Бхаратанатьям», я впервые понял, что это человек, отдельный от меня. Теперь, когда он заговорил и мог самовыражаться, Шива-Мэрион уже не всегда двигался и говорил как одно существо. Доселе мы как бы дополняли друг друга, различия между нами стирались. Но после гибели щенков наши пути стали понемножку расходиться. Брат жалел животных. Налаживать отношения с людьми он предоставил мне.

Мистер Лумис, директор школы, специально подстроил, чтобы наши долгие каникулы приходились на сезон дождей, так что он вместе с миссис Лумис в июле и августе наслаждался жизнью в Англии, просаживая наши деньги за обучение, а мы торчали в Аддис-Абебе. Старожилы именовали месяцы муссонов «зимой», что совершенно сбивало с толку новичков, для которых июль не мог быть ничем, кроме лета.

Дождь лил даже в моих снах. Я просыпался радостный, что не надо идти в школу, но плеск воды моментально гасил эйфорию. Это была моя одиннадцатая зима, и я, отходя ко сну, молился, чтобы небеса разверзлись над мистером Лумисом, где бы он ни находился, в Брайтоне или в Борнмуте, и чтобы персональная грозовая туча всюду преследовала его по пятам.

Шива был нечувствителен к холоду, туману, сырости, а я делался мрачен и угрюм. Под нашим окном разлилось целое бурое озеро, усеянное островками красной грязи. Не верилось, что из этого безобразия воспрянет цветущая лужайка.

По средам Хема отвозила нас в библиотеки Британского Совета и Информационного агентства США, где мы возвращали прочитанные книги и загружали машину новыми, затем мы ехали на утренний сеанс в театр «Империя» или «Синема Адова». Мы были вольны читать что хотим, но Хема требовала, чтобы мы заносили в дневник новые слова и количество прочитанных страниц. Мы также выписывали мудрые мысли и делились ими за ужином.

Мне уже осточертело такое времяпрепровождение, но тут в мою жизнь на всех парусах ворвался капитан Горацио Хорнблауэр [64] Горацио Хорнблауэр — вымышленный персонаж, офицер Королевского британского флота в период наполеоновских войн, созданный писателем Сесилом Скоттом Форестером (1899–1966). Этот персонаж стал символом жанра военно-морских приключений. Существует много параллелей между Хорнблауэром и реально существовавшими офицерами той эпохи, в особенности Томасом Кохрейном и Горацио Нельсоном. . Матушка, которая как никто умела читать у меня в душе, попросила меня взять для нее «Линейный корабль». Я открыл книгу из любопытства и уплыл в мир куда более сырой и гадкий, чем тот, в котором жил, и тем не менее принесший мне радость. Сесил Форестер перенес меня на скрипучую палубу корабля, заставил взглянуть на мир глазами Хорнблауэра, человека, который — подобно Хеме и Гхошу — проявлял чудеса героизма в своей профессии. И вместе с тем он был вроде меня — «несчастливый и одинокий». Разумеется, я не познал подлинных несчастий и одиночества, но муссон навевал именно такое настроение. Несправедливость лондонского Адмиралтейства, злосчастная морская болезнь, оспа детей… Все это было очень мне близко, хотя мои беды и не шли ни в какое сравнение.

После многочасового чтения мне не терпелось выйти на свежий воздух, и Тенет тоже — я знал. Шива увлеченно рисовал. Организованные Хемой уроки каллиграфии разбудили его перо, и он покрывал рисунками бумажные пакеты, салфетки и поля книг. Ему нравилось изображать «БМВ» Земуя, и он предавался этому занятию часто и со страстью. Если из-под его пера выходила Вероника, то непременно верхом на мотоцикле.