Абрахам Вергезе - Рассечение Стоуна

Назовите меня нежеланным ребенком, погубителем собственной матери, исчадием, порожденным падшей монахиней и сбежавшим отцом, хладнокровным убийцей, лгущим в глаза брату своей жертвы, но эта суглинистая земля, породившая матушкины розы, была у меня во плоти. Я говорил: Эфёпя — как абориген. Пусть чужестранцы тянут: Эээ-фии-опиии-я , будто это составное имя вроде Шарм-аль-Шейх, или Дар-эс-Салям, или Рио-де-Жанейро. Исчезающие в темноте горы Энтото вздымались на горизонте; если я уеду, они провалятся под землю, уйдут в небытие, я нужен этим горам, чтобы было кому любоваться их поросшими лесом склонами, и они нужны мне — как еще я узнаю, что жив? Эти звезды, они тоже принадлежат мне по праву рождения. Небесный садовник посеял семена мескеля, и, когда сезон дождей заканчивается, цветы расцветают. Даже топи на задах Миссии, «зыбучие пески», поглотившие лошадь, собаку, человека и неизвестно что еще… они тоже мои.

Свет и тьма. Генерал и император. Добро и зло.

Все это жило во мне, куда я от этого денусь? Если уеду, что останется от меня?

В одиннадцать часов Гхош извинился перед компанией в гостиной и вместе с нами и Хемой проследовал в нашу комнату.

— С тех пор как тебя забрали, мы здесь не спим, — сказал Шива.

Гхош тронут. Он ложится посередине, мы — по обе стороны от него. Хема садится в ногах.

— В тюрьме отбой был в восемь. Гасили свет, и мы принимались рассказывать истории. Я пересказывал книги, которые мы читали вам. Один из моих соседей по камере, купец по имени Тофик, поведал историю Абу Касыма.

Эту сказку знают дети по всей Африке. Абу Касым, мелкий багдадский торговец, никак не мог избавиться от своих поношенных, чиненых-перечиненых туфель, над которыми все смеялись. Наконец они осточертели даже ему самому. Но любая попытка выкинуть их влекла за собой несчастье: бросит он их в окно — они свалятся прямо на голову беременной женщине, у нее случится выкидыш, и Абу Касыма посадят в тюрьму; кинет в канаву — они закупорят сток, вызовут наводнение, и опять Абу Касыма упекут в кутузку…

Тофик закончил свой рассказ, и другой заключенный, полный собственного достоинства старик, сказал: «Абу Касым мог бы построить особое помещение для своих туфель. Зачем зря стараться, если от них все равно никуда не деться?» И старик радостно засмеялся. В ту же ночь он умер во сне.

На следующую ночь нам не терпелось поговорить про Абу Касыма. Точка зрения у всех была одна и та же. Старик был прав. Смысл сказки про старые туфли таков: все, что ты видишь, чего касаешься, каждое семя, которое ты посеял или не посеял, становится частью твоей судьбы… Я повстречал Хему в инфекционном отделении в Правительственной больнице общего профиля в Мадрасе, и эта встреча привела меня в Африку. Благодаря ей я получил самый большой дар в своей жизни — стал отцом вас двоих. В связи с этим я прооперировал генерала Мебрату, который стал моим другом. Из-за своего друга я угодил в тюрьму. Потому что я доктор, я спас ему жизнь, и меня выпустили. Потому что я спас ему жизнь, его повесили… улавливаете, о чем я?

Я не улавливал, но он говорил с такой страстью, что не хотелось его прерывать.

— Я рос без отца и считал, что прекрасно без него обхожусь. Моя сестра очень остро воспринимала его отсутствие и была вечно недовольна, любых благ ей было мало. — Он вздохнул. — Свою скрытую тоску по отцу я старался восполнить успехами в учебе, в работе, добивался похвалы. В тюрьме я окончательно понял: для меня и для сестры жизнь без отца была вроде туфель Абу Касыма. Чтобы избавиться от них, надо признать, что они — твои, и тогда они сами исчезнут.

Столько лет мы вместе, а я и не знал, что отец Гхоша умер, когда он был ребенком, что он, как и мы, безотцовщина. Но у нас, по крайней мере, есть Гхош. Вот уж кому пришлось хуже, чем нам.

Гхош опять вздохнул.

— Надеюсь, однажды вы увидите все так же ясно, как я в Керчеле. Ключ к счастью — признать, что туфли твои, осознать, кто ты есть, как ты выглядишь, кто твои близкие, какие у тебя есть таланты и каких нет. Если ты только и будешь твердить, что туфли не твои, ты до смерти не обретешь себя и умрешь в горьком сознании, что подавал какие-то надежды, но не оправдал их. Не только наши поступки, но и то, чего мы не сделали, становится нашей судьбой.

Гхош ушел. Получается, покойный солдат был для меня парой туфель? И они вернулись ко мне в виде солдатова брата? А какое обличье они примут в следующий раз?

Мысли мои стали путаться, как всегда перед сном, когда кто-то вдруг поднял накомарник. Миг — и она уже сидит у меня на груди, распластав меня по кровати, рукой не пошевелить.