Владимир Матлин - Красная камелия в снегу

Он вернулся часа в четыре и первым делом спросил: «Ты покормил Томку?» Потом поел. Я терпеливо молчал, ждал, когда он сам начнет рассказывать. И он рассказал.

Да, это, как я и подумал, по поводу письма в областную газету — ну, на шесть дней раньше… и так далее.

— Ты им объяснил, какая чепуха получается? — спросил я и тут же пожалел.

— Объяснил? Они рта раскрыть мне не дали. Их там было четверо: первый заместитель, школьный сектор, эта толстая по идеологическим вопросам… еще кто-то. Они слушать меня не хотели. Орали, кулаком по столу стучали. «Ты что лезешь не в свое дело! Кто ты такой, чтоб партийную печать высмеивать? Ты думаешь, если ты Нейман, то умнее всех?»

— Так прямо и сказали? — не выдержал я.

— Да, прямо так… А эта, толстая, по идеологии, говорит: из таких, как ты, вырастают убийцы в белых халатах. Прямо так…

Он замолчал, не в силах продолжать. Боялся расплакаться при сестре, может быть.

С минуты на минуту могла прийти Софья Марковна. Я спросил:

— И что теперь будет? Выговор или еще что?

Илья помедлил, будто собирал силы для ответа:

— Они там говорили об исключении из комсомола. Но райком по уставу не может исключить без решения первичной организации… ну, школы в моем случае. А они не уверены, что общее комсомольское собрание проголосует за исключение. Это Валька Мохов сказал сдуру. Они за это как накинулись на него… Значит, говорят, ты никудышный руководитель, значит, мы ошибочно рекомендовали тебя на эту должность! В таком духе… Мне даже жалко его стало.

Мы убрали со стола и помыли посуду. Илья сосредоточенно молчал. Я не отвлекал его от раздумий сколько мог, но в конце концов не выдержал:

— Все-таки что будет? Ты что-нибудь намерен делать?

Он развесил мокрое посудное полотенце над плитой.

Подумал и очень решительно сказал:

— Напишу письмо. Пусть знает, он должен знать.

— Кто?

— Сталин. Он, конечно, не представляет себе, что эти люди вытворяют, до чего они дошли. Они же вывернули наизнанку его учение по национальному вопросу.

— Почему ты думаешь, что он не знает? Он что — газет не читает?

— Газеты пишут об общих принципах. А во что это превращают на местах? Он безусловно не знает. Это же извращение ленинско-сталинской национальной политики, он бы такого не допустил.

Я не знал, что сказать. Конечно, всякие сомнения и страхи были. Но с другой стороны, так хочется верить, что справедливость в этом мире существует и олицетворяет ее Сталин.

В общем, я ничего не сказал и пошел домой. Да, собственно говоря, он моего совета и не спрашивал.

Примерно через неделю в школе на перемене Илья отвел меня в сторонку.

— Ну, сделано. Вчера отправил.

— Письмо? Отправил? Дай хоть черновик прочесть!

— Смеешься? По-твоему, я таскать его буду с собой, рисковать? Это же разоблачение всех этих… Я, конечно, копию себе оставил. Но так спрятал — ни одна сволочь не найдет.

Потянулись дни напряженного ожидания. Ожидания чего? Мы сами толком не знали. Конечно, мы не рассчитывали получить ответ от самого адресата, уж так наивны мы не были. Но все же какая-то официальная реакция на Илюшино письмо должна быть?

В школе мы об этом деле даже не разговаривали. Зачем? По его лицу я видел, что новостей нет. Так тянулось, наверное, с месяц, может, больше. И вот однажды Илья не пришел в школу.

— Кто знает, почему Неймана нет? — спросила учительница. — Заболел?

Все повернулись в мою сторону.

— Не знаю. Вчера я был у него, вроде все нормально…

После занятий я не мог пойти к Илье: в тот день, как назло, мне нужно было ехать на фабрику, где работала мама. Там накануне в ОРС (отдел рабочего снабжения) овощи привезли, маме достался мешок картошки и капусты. Просила помочь ей. А на следующий день Илья опять в школу не пришел…

Из школы я прямиком помчался к Нейманам. Дверь в квартиру открыла Софья Марковна. Это сразу меня удивило: ведь в середине дня она должна быть на работе. В первый момент я ее даже не узнал: всегда аккуратно причесанные волосы были всклокочены, во все стороны торчали седые пряди, — раньше я не замечал, что она седая; лицо было серое, без единой кровинки. Она впустила меня в прихожую и произнесла глухим голосом:

— Илья говорить с тобой не может. Он… его… его дома нет.

— Мам, кто там? — послышался голос Ильи из комнаты.

— Никто, это не к тебе! — крикнула Софья Марковна. И опять глухим шепотом: — Уходи скорей! Он не может ни с кем разговаривать. Большие неприятности могут получиться… Уходи скорей!