Айрис Мердок - Время ангелов

Итак, он снова переезжает. И всегда так было. Из одного лагеря в другой. Он бросил фотографию Тани на дно чемодана, затем снова достал и минуту смотрел на нее. Она была не очень хорошая и изображала Таню в один из тех моментов, когда та пребывала в настроении трагической королевы. Он всмотрелся в деревянный барак за ее спиной, пытаясь вспомнить его поточнее. Таня походила на призрак. Он смотрел мимо нее на барак. Они делили его с другой семейной парой. Их считали счастливцами. Возможно, они действительно были счастливцами. Наверное, он счастливчик. В конце концов, мир всего лишь лагерь с хорошими и плохими углами. Его угол никогда не был слишком плохим. Мир — транзитный лагерь. И единственное, что определенно, — человек здесь ненадолго.

Он жалел, что не был добрее к Тане. Ему казалось, что она каким-то образом поймала его в ловушку. Она умерла молодой, в недоумении и страдании, а он был слишком занят Лео и своим собственным будущим, чтобы ухаживать должным образом за умирающей. Он расплачивался сигаретами за то, чтобы с ней посидели. Ему было очень жаль ее, но в то же время страстно хотелось, чтобы все это закончилось. Она не умела храбро переносить страдания, а ему не хотелось переживать с ней ужас смерти. Его возмущало, что она не прошла проверку на стоицизм… Он не проронил ни слезинки ни о своей матери, ни о сестре — людях, которые были ему бесконечно дороже, чем Таня. Он был суров с Таней, а она не понимала почему. Имело ли это теперь какое-то значение, теперь, когда она перестала существовать?

Он уронил фотографию в чемодан и повернулся, чтобы взять икону. Молочно-голубые ангелы были бесконечно печальны. Они уже прошли долгий путь, и когда Юджин исчезнет, они все еще будут странствовать и странствовать, пока не настанет день, когда никто уже не сможет сказать, кто они. Существует только это движение. Какое теперь имеет значение его жестокость к Тане, размышлял Юджин, раз нет Бога? Но он чувствовал, что имеет значение. Это было всего лишь ощущение тяжести в груди. Он стряхнул крошки от тостов и сахарного пирожного с пушистой зеленой скатерти и завернул в нее икону.

Пэтти теперь тоже казалась такой далекой, как будто принадлежала другой эпохе. Мысли о ней уже не причиняли боли, он был изолирован, закрыт от нее. Боль существовала где-то отдельно, к нему же пришла печаль. Он любил Пэтти, потому что она тоже была неудачницей, как и он сам, но неудачницей совершенно другого рода. В действительности они не подходили друг другу. Он был не в состоянии впустить Пэтти в свое прошлое, а он весь состоял из прошлого, этого мрачного яйца, вместившего в себя сокровища его детства. Он не мог впустить туда Пэтти, да теперь уже слишком поздно что-либо менять. Конечно, он мог бы простить Пэтти, по крайней мере попытаться понять. Но когда она внезапно ушла, он почувствовал некое облегчение и вскоре стал думать о случившемся как о неизбежном. Счастье, которое она для него символизировала, в то же время таило в себе и опасность. Стать старше — значит знать, что не обстоятельства, а сознание делает человека счастливым или печальным. Он был печальным человеком и никогда не сможет дать счастье другим или жить в доме, как живут обычные люди.

Его нога коснулась чего-то лежащего под койкой, и он наклонился посмотреть. Это был детектив в бумажной обложке, который он не заметил. Он поднял его, открыл дверь и медленно направился к холлу, чтобы положить его в коробку вместе с другими книгами. Чуть слышно ступая, он прошел через безжизненную, опустевшую кухню. Звук шагов живого человека казался здесь неуместным, пробуждал умирающее эхо. Он прошел через темное пространство под лестницей и резко остановился. В холле кто-то был. Затем он рассмотрел, что это всего лишь миссис Барлоу. Он собирался заговорить с ней, но заметил, что она как-то странно ведет себя. Она встала на колени около коробки с книгами, затем села на пол, положив голову на коробку, и он услышал чуть слышные всхлипывания. Миссис Барлоу плакала.

Юджин тихо попятился и на цыпочках прошел через кухню, оставив книгу на кухонном полу. Ему не хотелось оказаться впутанным в горе миссис Барлоу. О ком или о чем она плакала там, одна, в пустом холле, он не знал — по правде говоря, он никогда не думал о ней, — и загадка ее слез вскоре исчезла из его памяти. Он снова стал упаковывать вещи. Третий чемодан почти заполнился. Он положил свой небольшой радиоприемник рядом с иконой, обложив его газетами. Осталось уложить только шкатулку.