Наталия Осс - Антиглянец

– Слушай, ты иногда можешь отпускать?.. А то мне больно, когда ты так крепко держишь.

– Вот так, да? Ты недовольна теперь? – Прядь упала на лоб, закалывать ее, что ли? Он выпустил меня, откинул волосы и пошел вперед.

– Подожди, ты куда? – Я устремилась следом. Догнала, уцепилась за его пиджак. – Ну не сердись.

Мишка стоял в проходе. Ирки не было. Канторович протянул Мишке ладонь:

– Привет, Михаил.

– Добрый вечер, Александр Борисович! Привет, Алена! – Мишка и мне пожал руку.

– Как заметка? – спросил Полозов.

– Спасибо, Миш. Читали вот с Аленой, ей понравилось.

– Конечно, одна школа… Вас желтая пресса как медиа-актив интересует? У нас есть кое-что. Там тиражи большие, рейтинг… Алена знает. – Мишка был ужасно серьезный. Напряженный и деловой. Типа, ведет переговоры.

– Давай поговорим, конечно. Если Алена к нам подключится… Ты позвони мне завтра.

Он шел вперед, отсчитывая ряды кресел – фотографы, журналисты, актеры, рекламодатели, девушки из журналов… Сколько людей, длинный ряд глянца, который давно полон… Жаклин, уже красная, дремала в кресле рядом с Ольховским и его женой.

– Привет, лапочка! – Я нагнулась, мы расцеловались с добрым доктором. – Молодец, лапочка!

– Не обижайся. Меня иногда надо отпускать, – шепнула я Саше. Он промолчал.

Наше «вместе» было еще таким маленьким, хрупким, как ребенок с незаросшим мозжечком, и страшно было уронить его, разломать, повредить случайно. Надо осторожнее мне… Я аккуратно пробиралась за ним, он шел впереди, прокладывая дорогу, но все равно мы иногда сталкивались, ощупывая границы друг друга…

Наконец мы добрались до своих мест.

На сцену поднимались люди. Кончаловский, Розанова, Серебряков, Шифрин.

– А ты чего здесь сидишь? Тебе на сцену надо. Ты же артистка.

– Нет, я здесь лучше.

Я обернулась назад. Ряды голов, от галерки до сцены, бесконечная очередь, и каждый занял в ней место, ждет своего часа.

На экране кипели большие страсти, рвущие в клочья этот маленький мир. Почти как в жизни, только в кино не больно, а здесь бывает больно. Я увидела себя на большом экране… Странное чувство. Я и не я… Другая я, фиксация той, которой я была когда-то. Мне было жаль девушку, блуждавшую там между светом и тенью, я всхлипнула – он накрыл ладонью мою руку, лежавшую на колене. И я благодарна той девушке – она смогла пройти первой и вывести меня на свет…

Зажгли свет. Мы вышли из зала.

Подлетел фотограф, молодой совсем парень, спросил:

– Можно вас снять?

– Наверное, не стоит, – я не была уверена, что тушь не потекла. – А вы откуда?

– Из журнала «Глянец», первый раз для них работаю. Пожалуйста, мне для светской хроники надо!

Это непрофессионально – не знать редактора издания, для которого снимаешь. Значит, парень начинающий, стоит дешево. Лия, как обычно, экономила деньги. Раньше она старалась для Волковой, теперь старается для Канторовича. Сейчас в журнале работали его финансисты, изучали документы, считали… Я каждый день вместе с ними раскладывала цифры на графики и бизнес-планы. Мы решили не раздувать бюджет, пока не поймем, как реально обстоят дела. Я только убрала платные обложки. Обложка продает журнал, а не журнал обложку. Саша согласился.

– Журнал «Глянец», говоришь? Тогда терпи, звезда… Главный редактор. Теперь уж терпи! – сказал Канторович.

Вспышка! Я сощурилась от света. Черт, неправильный ракурс!

– Снимите вот так, – я встала вполоборота, я знаю, что так лучше получается. Убрала прядь с его лба. – Давайте!

Саша стоически терпел.

– Как вас подписать? Александр Канторович с подругой… со спутницей?..

Фотограф перезаряжал кассету.

– Как лучше фото подписывать?

Хороший вопрос.

– Спутница. Ничего слово, как думаешь?

– Ничего… Лучше бы вообще не снимали, – пробормотала я, растерявшись.

– Вот-вот, я тебе с самого начала об этом говорил! – он смеялся. В его глазах прыгали искорки, шальные хулиганские зайцы электрического света.

– Если вы из журнала «Глянец»… Я сама все подпишу, – сказала я и сунула фотографу визитку. Парень опешил, посмотрел на визитку, на меня…

Мы прыснули и пошли к выходу.

В августовской ночи так остро и пронзительно ощущается ожидание – осени и последнего тепла, в котором еще можно успеть отогреться. От этого настоянного терпкого чувства можно сойти с ума, если ничего не сложилось летом. А если все получилось, остается только легкое сожаление – раньше бы, немного раньше… И пережитый испуг оттого, что могли бы и не успеть, не прожить как следует это лето.