Антон Уткин - Тридевять земель

Взгляды её вообще не основывались на каких-то прочных основаниях образования, подкреплённого семейными традициями: всё было гораздо проще. Она родилась в простой семье, но природа восполнила этот факт, который Жанна понимала как недоразумение, красотой и сообразительностью. Однажды она осознала, что переросла родной город, как детскую пижаму, и отправилась искать счастья в столицу, ничуть не сомневаясь, что оно уже там и лишь ждёт её появления. Излюбленные московские дискурсы оставили её совершенно равнодушной. Одинаково равнодушная и к инородцам, и к их ненавистникам, тем не менее она понимала, что от лозунга "Россия для русских!" всего один шаг до лозунга "Москва для москвичей!", а это уже была та позиция, которую она не могла отдать ни за какие идеи, ни за какие умозрительные идеалы. Более того, москвичей она считала зажравшимися, неповоротливыми идиотами и ясно видела, что их поведение прямо угрожает тому благополучию, которым с удовольствием пользовалась вот уже больше десятка лет.

Насколько удачно складывалась карьера Жанны, настолько она была несчастлива в личной жизни. Как и большинство женщин, она оценивала свои достоинства немного выше их подлинной стоимости; отсюда возникала разборчивость, упрочившая её одиночество.

Михаил представлялся ей привлекательным мужчиной. Хотя он и совершенно не разбирался в винах, гастрономии и прочих основаниях псевдо-буржуазной жизни, всё же он был современным, достаточно модным и вообще шагал в ногу со временем. Но в то же время каким-то шестым чувством она улавливала в нём подозрительную и непонятную ей простоту; ей казалось, что от того, чем по-настоящему стоит дорожить в этой жизни, он способен в любую минуту отказаться во имя дурной, безумной, взбалмошной в её глазах идеи, и это настораживало и немного пугало её.

Оба они знали, что то, что не случилось между ними в Черногории, не являлось чертой, но было только отложено, и ей нравилось, что он не торопил события. А Жанна ценила мужчин, сдержанных в обыденной жизни и несдержанных в постели – помимо прочего ещё и потому, что попадались такие чрезвычайно редко.

И вот сейчас, сидя на мягком диванчике комфортного заведения, она испытывала на себе мощное влияние апперцепции. То, что говорил Михаил, было совсем не то, что ожидала услышать во время свидания молодая привлекательная женщина.

– Мы вечно жалуемся, что в России не работают законы. Более того, мы этим гордимся. Их не соблюдают даже высшие должностные лица. Мы завидуем людям запада, почему они такие законопослушные, и одновременно презираем их за это. Но они добыли своё право ценой немалой крови. Так отчего же мы удивляемся и даже обижаемся, что чужая одежда нам не в пору? Да ведь она скроена не по нас. Только Одиссей способен натянуть свой лук.

И, хотя мысли эти, по большей части принадлежали Грише Сабурову, для Михаила, обдумавшего их, они стали как будто своими собственными.

Жанна слушала его с некоторым испугом. "А что у нас не получается?" – хотелось спросить ей, но она инстинктивно боялась спугнуть свою дичь.

– Не знаю, – только растерянно проговорила она, – сейчас такое время хорошее, вокруг столько возможностей – бери и пользуйся.

Договорились пойти на концерт Дианы Арбениной, который она давала десятого декабря, и Михаил обещал купить билеты. Против Дианы Арбениной Жанна ничего не имела. Она скоро овладела собой, и ей показалось, что вполне в её силах подобрать ключ к той из дверей, которая, минуя анфиладу заблуждений, будет вводить её в комнату деловитых грёз, где хозяйкой будет она одна и где будут воздвигнуты навеки трон её и ложе. Некий азарт присутствовал в её натуре, и на губах её блуждала загадочная улыбка предвкушения.

Как только до Петербурга дошли первые слухи о катастрофе в Цусимском проливе, Адмиралтейство стали осаждать родные и близкие тех, кто был в море. Во многих высокопоставленных семьях сыновья служили младшими офицерами на 2-й эскадре, и многим выпал печальный жребий скоро узнать, что они их потеряли.

По праву дальнего родства Александра Николаевна писала вице-адмиралу Николаю Ивановичу Казнакову, состоявшему совсем недавно членом Адмиралтейств-совета, но он и сам не знал ничего толком, потому что подробности и в самый Петербург приходили страшно долго. Александра Николаевна, заламывая руки, бродила по пустому дому, а то бросалась молиться перед старинным кивотом, который, по преданию, помнил ещё времена Алексея Михайловича.