Антон Уткин - Тридевять земель

Все дела были переделаны, и Михаил с Гришей пошли пройтись по городу. Тротуары, обсаженные берёзами и остриженными ершистыми липами, жёлтые с коричневыми рамами окна присутственных мест, уездная архитектура с пилястрами, белоснежный собор с портиком, с овальными бирюзовыми куполами, гулкая прохладная его внутренность, стёртые до ям каменные напольные плиты, – всё это совсем не было похоже на Сараи. Казалось, именно в таком городке разворачивалось действие повести Ивана Шмелёва «Моя любовь», столь мастерски переведённая Александром Петровым в формы анимации.

В небольшом сквере недалеко от собора из травы вырастал памятный камень с надписью: "Товарищи, спите спокойно. Над вашими могилами клянемся довести до конца дело освобождения трудового народа. В.Лотикову, Н.Евдокимову и другим героям, павшим от контрреволюционной руки. 1918–1920".

Поблуждав по городку, Михаил с Гришей оказались на центральной улице около тента, под которым были устроены столы и разливалось в пластиковые стаканы пиво, слава о котором ещё во время проклятого царизма далеко перешагнула границы уезда.

Солнце пекло неимоверно, прохлада манила, а ещё больше манило кафе под тентом. Кафе разместилось удачно – проходящий народ неизменно соблазнялся и усаживался на лакированные сосновые лавки, время от времени подъезжала "Газель", и молодцы в шортах и тапочках на босу ногу забирали пустые пивные кеги и сгружали полные. Гриша, заложив правую руку в карман и прижимая папку к бедру, разглядывал эту заманчивую жизнь, как ребёнок ярмарочных сахарных лошадок.

– Зайдём, – не выдержал наконец он.

– Мне ж ехать, – напомнил Михаил.

– Ну да, ну да, – как-то озабоченно согласился Гриша, и плечи его опять передернулись. – А я хлебну, хлебну искрометного.

– Есть "Моршанское", есть "Купеческое", – продавщица назвала свой товар с чинной гордостью.

– О, – весело откликнулся Гриша, – наш уровень.

Он попросил было налить один стакан, но потом взял сразу два. "Чего уж", – бросил он Михаилу, который спросил бутылку лимонада.

Раскалённая улица из-под тента смотрелась совсем иначе. Будничные хлопоты прохожих усугубляли довольство посетителей.

– Другое дело, – молвил Гриша и перевёл взгляд с одного стакана на другой, в раздумье, с какого начать, но было заметно, что его не на шутку заботит что-то другое. Не дожидаясь, пока сойдёт пена, он отпил несколько глотков, вытер губы тыльной стороной руки, на которой болтались часы, навалился локтями на столешницу и протяжно сказал:

– Н-да, дела-а.

Не успел он насладиться первыми ласками хмеля, как телефон его зазвонил.

– Александр Иваныч, – сказал Гриша каким-то вкрадчивым, задушевным голосом, которого Михаил в нём даже не предполагал, – спасибо, спасибо вам за приглашение. Рады бы, но у нас ещё редакционное задание до конца не выполнено… Нет, очень много дел ещё, а уже обратно пора… Да, сегодня. Ну, то есть уже завтра. Ночью.

Видно, на том конце провода поинтересовались, о каком задании идет речь, потому что Гриша с готовностью принялся перечислять:

– На переезде надо посидеть, с осмотрщиками походить… да, извините и спасибо вам. Всего доброго.

– Боится, сволочь, – удовлетворенно произнёс он, давая отбой и на вопросительный взгляд Михаила пояснил: – Главный врач звонил, из стационара. – И он игриво подмигнул Михаилу. – В баню звал.

– Ого! – воскликнул Михаил. – Да ты, брат, птица!

Гриша криво ухмыльнулся и сказал:

– Э-эх, вот раньше-то жили. Рассказывали, в семидесятые годы, когда корреспондент ехал, так вагон прицепляли, бывший маршала какого-то. Потом СВ давали, а сейчас купе – лет десять, – задумчиво сказал он. – Экономят. Ну, это ничего. Мы люди простые… А вот был такой в советское время легендарный журналист – Чумаченко. Про него анекдоты ходили. Однажды полетел куда-то на север зафиксировать некие прискорбные факты. Через неделю является в редакцию: на голове ондатровая шапка, сам в новой дублёнке, в руках дипломат. Достает оттуда бутылку водки, оленину, строганину, красную рыбу, тяжело вздыхает и говорит: "Факты не подтвердились".

Однако, несмотря на все эти прибаутки, Михаил ясно видел, что Гриша расстроен, растерян и задумчив.

– Ну, к чему здесь дело клонится? – поинтересовался он.

– К чему клонится? – горько усмехнулся Гриша. – Ну смотри, к чему оно всё клонится. – Он безнадежно махнул рукой и извлёк из своей папки документ. – Это я, когда этот Александр Иванович из кабинета вышел, копию успел сделать.