Леонард Коэн - Блистательные неудачники

и сказать

Ахххххххххххххххххх

тебе будет хорошо

Ахххххххххххххххххх

теперь

Ахххххххххххххххххх

Ахххххххххххххххххх

(СТОП!)

ГЭВИН ГЭЙТ: Но я знаю, когда больно тебе

УДАРНИК: Бум!

ГЭВИН ГЭЙТ: ты разве не знаешь? тогда больно и мне

БОГИНИ: тогда больно и мне (раньше они парили по высотам вселенских любовных страданий, а теперь спустились с них в одинаковых костюмах, более подтянутые, как будто дали обет не впадать в крайности роковых страстей, та / та / та)

УДАРНЫЕ ВЗЛЕТАЮТ НА ПЯТЬ СТУПЕНЕЙ. ГЭВИН ГЭЙТ ВЫХОДИТ ИЗ СВОЕГО УГЛА НА ВТОРОЙ РАУНД. ОН БУДЕТ ДЛИТЬСЯ ДО СМЕРТЕЛЬНОГО ИСХОДА. БОГИНИ ГОТОВЫ ЗАСОСАТЬ ПОБЕДИТЕЛЯ ДО СМЕРТИ.

ГЭВИН ГЭЙТ: Я б мог сказать и предсказать что тебя это ждет (Кто ты такой, Гэвин Гэйт? Странные у тебя замашки. Ты, наверное, прошел через тяжкие испытания и слишком много знаешь. Как какой-то король дворовый, ты берешься своим трущобным подданным издавать законы)

БОГИНИ: тебя это ждет (они расстегивают блестящие лифчики и надвигаются на трепетное сердце как эскадрон камикадзе)

ГЭВИН ГЭЙТ: Когда ты ушла и повернулась ко мне спиной

БОГИНИ: ко мне спиной

ГЭВИН ГЭЙТ: Я молил тебя, детка (Сила его бесспорна, войска приведены в боевую готовность, теперь он может нас оплакивать) О, нет!

Пожалуйста, молю тебя, пожалуйста!

БОГИНИ: Ахххххххххххххххххх

Детка, не уходи!

Я знаю, он принесет боль тебе

(Опять переход к прежнему стилю повествования)

НАЗИДАТЕЛЬНО-ГЛУХОЙ БОЙ БАРАБАНА

Ты разве не знаешь? тогда больно будет и мне

БОГИНИ: больно и мне

Ах

Ах

Ах

(Шаг вниз по мраморным ступеням, чтобы поднять голову)

ГЭВИН ГЭЙТ: Он говорил, что имел тебя как хотел (В какой-то грязной подворотне, где мужики собираются, чтобы поддать, Гэвин, должно быть, краем уха слышал, как это бывает)

БОГИНИ: Аххххххххх (Отмщение! отмщение! У всех уже месячные кончились, сестры?)

ГЭВИН ГЭЙТ: Пока длилась любовь, ты была

БОГИНИ: Ха! (Этим восклицанием они свой праведный гнев выказывают)

ГЭВИН ГЭЙТ : лишь еще одной забавой

Ох, я, ох-ох-ох

может, я и дурак (Но мы-то знаем, что ты не дурак, и я не дурак, коль скоро мы имеем дело со священной материей. О Господи! Любое состояние любви наделяет силой!)

что люблю тебя так, как люблю

БОГИНИ: так, как люблю (Прелестная реплика. Теперь они просто бабы, разомлевшие и взмокшие, раскорячились на балконах и поглаживают себя, поджидая своих мужиков)

ГЭВИН ГЭЙТ: Или ты не знаешь,

Что даже у дураков есть чувства?

Так что, детка.

БОГИНИ: Аххххххххх

ГЭВИН ГЭЙТ: Вернись (приказ)

и дай мне осушить (надежда)

слезу (неподдельное горе)

в твоем глазу (один глаз, милая, всего один глаз зараз)

ГЭВИН И БОГИНИ БИЧУЮТ СЕБЯ ЭЛЕКТРИЧЕСКИМИ ПРОВОДАМИ

Потому что я никогда не сделал бы тебе больно

БОГИНИ: не сделал бы тебе больно

ГЭВИН ГЭЙТ: Нет, нет, никогда не сделал бы тебе больно

БОГИНИ: не сделал бы тебе больно

ГЭВИН ГЭЙТ: Потому что, детка, когда больно тебе

УДАРНИК: Бац!

ГЭВИН ГЭЙТ: Разве ты не знаешь? больно и мне

БОГИНИ: больно и мне

ГЭВИН ГЭЙТ: Мне тоже очень больно

БОГИНИ: больно и мне

ГЭВИН ГЭЙТ: Я никогда тебя не брошу

БОГИНИ: больно и мне

ПОСТЕПЕННО ОНИ ИСЧЕЗАЮТ – ЭЛЕКТРИКИ, ГЭВИН, БОГИНИ, ИХ СПИНЫ КРОВОТОЧАТ, ГЕНИТАЛИИ ПОКРАСНЕЛИ И ЗУДЯТ. ВЕЛИКАЯ САГА РАССКАЗАНА, ДИКТАТУРА ВРЕМЕНИ БЕССПОРНА, ОРГАЗМ ОБОЗНАЧЕН, СОЛДАТЫ МАСТУРБИРУЮТ, ГЛЯДЯ СКВОЗЬ НАВЕРНУВШУЮСЯ СЛЕЗУ НА ПРИКОЛОТЫЙ К СТЕНЕ ПОРТРЕТ КРАСОТКИ 1948 ГОДА, ОБЕЩАНИЕ ПОДТВЕРЖДЕНО.

РАДИО: Вы слушали Гэвина Гэйта и Богинь…

Я бросился к телефону звонить на радиостанцию.

– Это передача «С ранним утром»? – крикнул я в трубку. – Да? Это правда вы? Спасибо, спасибо вам. Песню для кого-то передать? Ой, девушка моя милая, ты же понять не в состоянии, как долго я был один на кухне. У меня вся жизнь наперекосяк пошла. Я устал уже от этого бардака. На большом пальце сильный ожог. Да не называй же ты меня все время «сэр». Мне позарез надо поговорить с кем-нибудь вроде тебя, потому что…

ТЕЛЕФОН: Пи-пи-пи.

– Да что же ты делаешь? Эй! Эй! Алло, алло, ох, только не это.

Я вспомнил, что через несколько кварталов, если идти к центру, есть телефон-автомат. Я должен был с ней поговорить. Туфли мои липли к полу, потому что линолеум в кухне был весь в сперме. Добрался до двери. Вызвал лифт. Мне так много надо было ей сказать, у нее был такой голубой голос, она так хорошо знала город. Когда я вышел наконец из дома, было четыре часа утра. Улицы, сырые и темные, напоминали еще не затвердевший цемент, фонари высились как бутафорские, луна гналась за лоскутами летевших облаков, обнесенные мощными стенами стояли склады с золотыми именами хозяев на табличках, холодный голубой воздух был насыщен запахом реки и джутовых мешков, где-то мчались грузовики с сельскими овощами, поскрипывали вагоны товарного состава, из которых мужчины в рабочей одежде со стальными мускулами выгружали с ледяных лежанок туши животных, путешествующую еду, они были на переднем крае великой борьбы за выживание, борьбы, в которой люди неизменно побеждали, люди, которые знали всю горечь победы, – я вышел в холодный внешний мир, сюда привел меня Ф., заманил своими жалостливыми уловками, мертвая хватка хвалы бытия порывом ветра ударила мне в грудь и расправила легкие, как газету на ветру.