Кэндзабуро Оэ - Опоздавшая молодежь

— Тоёхико Савада — отец моей ученицы. Я просил Савада одолжить мне денег. Наверно, сегодня он мне их и прислал. Вот и все. Фукасэ, мне кажется, не имел никакого права шарить в моей комнате. Товарищи, состоящие в одном обществе, так не поступают, — сказал я. Голос у меня был хриплым и дрожал, полный отвращения к себе. Таким голосом мне не хотелось больше произносить ни слова.

— Ты продаешь информацию депутату парламента от консерваторов. Американское посольство и полиция теперь подготовятся к демонстрации. Но мы все равно проведем все, что наметили! Пусть кровопролитие, каким бы большим оно не было, ляжет на совесть наших врагов. Теперь, когда мы оценили обстановку и знаем, что преимущество на стороне врага, в наших силах повернуть его в любую выгодную нам сторону. Товарищи, состоящие в одном обществе, действительно не поступают так, как поступил ты. Не поступают так даже просто товарищи, живущие в одной стране, — сказал Наоси Омори.

— Выходит, я шпион?

— Конечно. Иначе почему бы Тоёхико Савада прислал тебе вдруг двести тысяч иен?

Я промолчал. Я подумал, что Тоёхико Савада, видимо, дознался все-таки, что Икуко беременна, и, подумав, что я отец ребенка, решил ссудить мне эти деньги. Но я не имел права рассказывать посторонним о Икуко Савада и наших с ней планах. Это унизит и ее, и меня самого. Особенно этим людям я не мог рассказать правду. Совершенно не мог.

— Мы хотим получить от тебя убедительное объяснение. Ты уже достаточно глубоко проник в наше общество, — сказал Наоси Омори.

— Я, безусловно, мог бы дать вам убедительное объяснение относительно этих двухсот тысяч иен. Но я этого не сделаю. Вы вправе подозревать меня. А я буду игнорировать ваши подозрения. Это — мое право.

— Если ты не убедишь нас, если не признаешься в своих предательских действиях, нам ничего не останется как взять тебя под арест, — сказал Наоси Омори. — А там, где ты живешь, мы скажем, что ты ночным поездом уехал на праздники в деревню.

— Под арест? — сказал я.

— Под арест, — впервые заговорил Митихико Фукасэ каким-то пронзительным голосом. — Возьмем тебя под арест и заставим честно во всем признаться. Не признаешься — устроим пытку. Устроим пытку, достойную предателя. Ты ведь, наверно, знаешь, насилие — моя специальность. И пытать шпионов — тоже моя специальность. Буду пытать тебя самым постыдным на свете способом. И ты от стыда до самой смерти никому не посмеешь рассказать, что тебя подвергали такой пытке. А мы всем подряд можем рассказывать о ней — угрожая этим, мы выведаем у тебя все. Ты станешь рабом нашей пытки. У, бесстыдный предатель, чертов шпион!

Я приподнялся и двинул Митихико Фукасэ в подбородок. Он свалился на грязный пол между стульями, с губ у него скатилась капелька крови, а он с какой-то дурной ухмылкой посмотрел на меня. Я поднял стул, чтобы стукнуть его по голове. Я пылал ненавистью. Но тут затылок и правое плечо у меня одеревенели от удара чем-то твердым и тяжелым, действительно очень тяжелым. Краем глаза я увидел, как на меня, покачиваясь, надвигается побагровевший Наоси Омори. Боль заливала мое тело, точно фонтаном била. Я заплакал и опустился на колени. Но сознания я не потерял. «Посмотрим, что теперь будет», — подумал я. Митихико Фукасэ поднялся и встал передо мной. В бешенстве он ударил меня ногой в подбородок. Собаки всего мира завыли. Я повалился навзничь на грязный пол, но все равно сознания не потерял и видел все.

В зал влетели десятки тысяч членов общества, казавшиеся мне, валяющемуся на полу, великанами, казавшиеся огромной шайкой, собравшейся здесь, чтобы повергнуть меня в ужас и страдания. Меня охватил страх смерти. Загрохотал голос:

— Возьмите машину. Отвезем шпиона в общежитие и запрем там.

Меня везли в общежитие точно в клетке, в закрытом кузове маленького грузовичка. Брошенный, как скотина, на твердые доски, в темноте и холоде, со связанными руками и ногами, зажатый со всех сторон, я всем своим существом ощущал, как за кузовом грохочущего грузовичка на улицы огромного города опускается глубокая ночь, как тьма становится все непрогляднее, как на город, точно эпидемия, надвигается Новый год. Я предельно зримо представил себе все это, будто я, последний живой человек, несся в ракете в бескрайней пустоте к границам солнечной системы. И тут мне стало ясно, что я собой представляю, стало ясно, что я трус. Я бешено возненавидел себя.

Я почувствовал, как грузовичок все в той же кромешной тьме начал взбираться в гору, и тут от резкого толчка я больно ударился головой. Откуда-то снизу, чуть не с земли, послышался стон. Нет, это не я стонал.