Юстейн Гордер - Дочь циркача

Я остановился на узкой тропинке и два раза хлопнул в ладони. Браво, сказал я, чувствуя себя раздетым. Меня видели насквозь, и мне нравилось это чувство, чувство, когда тебя видят и понимают, как будто ты вернулся домой. Уже давным-давно мне было не к кому возвращаться домой.

— Сперва ты сказала, что совершенно случайно попросила у меня спички, а теперь утверждаешь, будто знала, что спичек у меня нет, —улыбнулся я.

Она засмеялась над моим замечанием. Оно показало, что я взвешивал каждое ее слово.

— Во всяком случае, моя зажигалка случайно оказалась пустой, но ты был не случайным человеком, — заметила она. — Ты был открытой книгой, книгой, которую я уже начала читать.

Или все знала заранее, подумал я. Но тут же отбросил эту мысль.

Уже по иной причине я спросил:

— У тебя есть другая зажигалка?

Она не поняла, что я имел в виду.

— Ты всегда носишь с собой две зажигалки, одну пустую, другую полную? — уточнил я.

Она взглянула на меня и легонько ударила по щеке. Наверное, я это заслужил.

Мы медленно шли дальше. Чем больше двое людей имеют что сказать друг другу, тем медленнее они идут. Она рассказала мне о своих акварелях и выставках. А еще о том, что проиллюстрировала два детские книги и подарочное издание сказок братьев Гримм. В последние годы она и сама начала писать.

Это было откровение. Меня поразило, что я узнал об этом только сейчас, но поскольку она смутилась от собственного признания, я предпочел его не комментировать. Многие смущаются, признавшись, что начали писать, может быть, только робость помешала ей открыться вчера.

Я заметил, что приехал в Амальфи с книжной ярмарки в Болонье, и внимательно следил за ее лицом, произнося эти слова, но она никак не отреагировала на них. Мне следовало перестать думать о Луиджи.

— Значит, ты издаешь и детские книги? — спросила она.

Я только кивнул. И погладил ее по голове. Она ничего не сказала на это.

Когда через полчаса мы шли уже по виа Парадизо, на долину с окрестных гор стали наползать большие черные тучи. Было душно. Внизу, в Амальфи, зазвонили церковные колокола, через секунду им отозвались колокола Понтоне, а из-за гребня горы на другой стороне долины им вторили колокола Поджеролы. Наступил пасхальный полдень.

Грянули первые раскаты грома, и Беата схватила меня за руку. Я предложил повернуть назад, но она решительно хотела идти дальше. Наверное, у нее там назначена с кем-то встреча, подумал я, прекрасно понимая, что это чушь. Покинув Болонью, я уже раз двадцать или тридцать представлял себе, как меня убьют. Но Беата не участвовала ни в каком заговоре. У меня было достаточно оснований полагать, что именно она спасет меня от всех хитроумных козней. И я даже начал надеяться, что она научит меня жить так, как живут все люди.

Мы были совсем близко от вчерашнего водопада, когда на нас обрушился ливень. Беата показала на развалины старой бумажной мельницы, и мы бросились туда, чтобы спрятаться и переждать дождь. Мы забрались как можно дальше от входа. Она смеялась как ребенок, и смех ее отдавался глухим отзвуком. Кровля над нами была невелика, но от дождя защищала.

Вскоре гроза бушевала вовсю, не помню, чтобы мне приходилось видеть такое буйство природы или, лучше сказать, что-то более прекрасное, потому что мы быстро сошлись на том, что оба любим грозу. В грозе есть нечто мужское.

Непогода длилась два часа. Все время лило без передышки, но мы не промокли. Мы представляли себе, что живем в пещере в каменном веке.

— Нет ни прошлого, ни будущего, — сказал я, — все существует только здесь и сейчас.

Мой голос звучал глухо. Беата прижалась ко мне, и я обнял ее одной рукой. И снова она спросила, о чем будет мой роман.

— Сейчас самое время послушать твой рассказ, — предложила она.

Я позволил себя уговорить. И выбрал набросок к роману, который приготовил для продажи как раз перед тем, как «Помощь писателям» приказала долго жить, это была семейная драма. Я держал сюжет в голове и теперь всячески приукрасил его. Вкратце эта история звучала так:

Сразу после войны состоятельное семейство Кьергорд поселилось на старой патрицианской вилле в маленьком, датском городке Силькеборг. В это время у них в доме появилась новая горничная, ее звали Лотта, фамилии своей она не знала потому что была круглая сирота, она еще не конфирмовалась, ей было лет шестнадцать-семнадцать. Девушка отличалась необыкновенной красотой, это признавали все, поэтому неудивительно, что единственный сын Къергордов не мог оторвать от нее глаз, когда она работала под неусыпным надзором требовательных хозяев. Он бегал за Лоттой по всему дому и, хотя был еще совсем зелен, умудрился однажды соблазнить ее, когда она в прачечной кипятила белье. Это был один-единственный раз, однако Лотта забеременела. Впоследствии всякое рассказывали о том, что собственно произошло в прачечной в тот роковой день. Поговаривали, будто парень — его звали Мортен — изнасиловал девушку, когда она мешала белье в чане для кипячения, но семейство Къергорд упрямо твердило, что распутная Лотта сама соблазнила Мортена. Многие уверяли, что своими глазами видели, как она заигрывала с Мортеном, хихикала и вообще вела себя неподобающим образом.