Давид Шахар - Путешествие в Ур Халдейский

Она на миг застыла на месте, подавила рвущийся наружу крик, после чего убежала к себе в комнату и захлопнула за собою дверь. Отец ее, ничего не знавший о том, что произошло между ними, был потрясен поведением дочери, так оскорбившей приглашенного на обед гостя. Он побледнел, извинился от ее имени за то, что она не сможет принять участие в трапезе, а потом зашел в ее комнату на пару слов.

— Но меня просто тошнит от этого человека. Это все равно, как если бы ты меня заставлял обедать в обществе какого-то чудовища или гада, — сказала она и, обнаружив, что эта ее претензия не принимается, поскольку отец считает, что обстоятельства требовали хотя бы извиниться перед званным в ее дом гостем за то, что она не появится за столом, рассказала ему обо всем произошедшем.

И несмотря на это судья не стал бы полностью порывать отношения с Тальми (конечно, ни в коем случае не сводя дочь с ним вместе) и пригласил бы его на великое празднество, если бы Орита не добавила:

— И после всего этого он начал на меня наговаривать.

— Ты в этом уверена? — спросил ее отец.

— Да, — сказала Орита. — Понимаешь, папа, если я отказываюсь отвечать взаимностью этакому восхитительному мужчине, со мною, конечно же, что-то не в порядке. Тальми начал распускать всяческие намеки, что я лесбиянка, фригидная — не знаю что еще, одним словом, что я извращенка.

Услышав это, судья немедленно дал указание своему секретарю вычеркнуть имя Тальми из списка приглашенных.

Рабочий, монтирующий электропроводку для праздника в саду, который должен состояться через месяц, вновь возник в памяти Срулика, вопреки усилиям последнего представить себе Ориту вчерашнего дня, того великого дня, дня за пределами великой реки, дня за пределами дня, запредельного дня. Орита той великой минуты его жизни, когда она попросила его немедленно взять ее с собой куда угодно, продолжала ускользать от его мысленного взора, вроде имени, отказывающегося приходить на язык в нужный момент, и вместо нее явственно проступило изображение рабочего, сидящего спиной к воротам и подключающего цветные лампочки, и что-то в этой позе, в этом прилежании казалось знакомым.

— Возможно, я его откуда-то знаю, — сказал себе Срулик.

И вдруг возник голос Ориты той великой минуты, не вид ее, а один лишь голос, говорящий: «Я страшно поссорилась с папой… машина не будет свободна весь этот месяц…» И тут его осенило, и стала ясна связь, которую он не уловил при вчерашней встрече, что дало Срулику возможность посмотреть на эту встречу с точки зрения Ориты.

Весь этот месяц машина не будет свободна потому, что вдобавок к своему обычному использованию на службе у судьи она будет занята в подготовке к празднику. Ведь шофер разъезжает и лично вручает приглашения, а кроме того ему предстоит ездить в полицию и в прочие правительственные учреждения для организации официальной части торжества. И из-за всех этих официальных дел Орита должна отказаться от обещанного ей путешествия, то есть не совсем отказаться, а отложить его. Но отложить на четыре-пять недель что-то, к чему она стремится всей душой и что ей уже обещано, — это просто ни в какие ворота не лезет! Подобные вещи не укладываются у Ориты в сознании. Ее мать любила рассказывать про Риту, что еще малюткой, этакой кнопкой, крошкой всего одного года от роду, едва стоявшей на ногах и ворковавшей как голубка, она уже точно знала, чего хочет, и невозможно было отвлечь ее внимание от предмета, на который она положила глаз: если ей не давали этот предмет для игры, она наклонялась и в ярости колотила по полу своей маленькой ручкой. Пухленькой своею ладошкой и малюсенькими пальчиками колотила по полу и издавала яростные звуки. Один Господь знает, где она научилась этому приему и от кого унаследовала эту нетерпеливую решимость. Отец ее может служить примером и образцом холодного и умеренного благоразумия, а мать, все дни своей жизни смирявшаяся перед волей отца, а после — перед волей мужа, конечно же не могла передать дочери такой характер. Еще ее мать постоянно рассказывала историю «Моя кроватка, моя Нэнси». Когда Рита была совсем маленькой, у нее была английская няня по имени Нэнси, и Нэнси спала с ней в одной комнате. Когда настало время перевести Риту из ее маленькой кроватки в большую, из комнаты Нэнси — в детскую к Яэли, а с попечения няни — в руки гувернантки, вся эта идея ей вовсе не понравилась. Перенесенная на руках в новую кровать, она встала в ней, ухватилась за бортик и закричала: