Ярослав Астахов - Яблоко глубины

И с этим словами он встал.

Немедленно поднялась и женщина, всматриваясь в его лицо и подаваясь к нему.

– Как?! То есть… вы предлагаете мне вот сейчас поговорить с ним? И Сережа… он будет отвечать осмысленно и… по-русски? И он узнает меня??

…Лучащийся покровительственной улыбкой врач прикоснулся к пульту. Он был заворожен собственной проникновенной речью и твердо верил – по крайней мере, сейчас – что именно усилиями его «Психо-Элит» скорбный главою муж возвращается, постепенно, из лабиринта безумия в мир нормальных людей.

Прозрачное и толстое стекло дверей комнаты для свиданий с родственниками разошлось в стороны, и Ольга, суеверно скрестив за спиною пальцы, чтобы не подвела надежда, пошла к Сергею, который возлежал в кресле.

Она отметила с радостью, что на муже уже нет смирительной рубашки.

– Сережа, – произнесла Ольга дрогнувшим голосом. – Ты… узнаешь меня?

Он фыркнул, поднимая голову от груди, и сконцентрировал на ней взгляд. Его бескровные (видимо, в результате побочного действия каких-нибудь успокаивающих инъекций) губы разлепилась, и он сказал:

– Да, госпо…

И после этого вдруг резко умолк, задумавшись. И в этот миг его жене показалось, что в голубых и широких его глазах, таких ей давно знакомых… мелькнула хитрость. Чужая. Терпкая… Не виданная до сего Ольгою вообще ни во чьих глазах.

И вспомнилось вдруг сочетание слов из какой-то статьи газетной, чрезмерно, на ее взгляд, заумной: азиатская хитрость . Возможно, что определение такое для данного случая подсказала память о прошлых жизнях (коли воспринимать серьезно идею о переселении душ, которую исповедует индуизм).

А между тем Сергей продолжал:

– Да, супруга. Я… узнаешь тебя. И я – узнаешь себя. Я есть… гей. Sorry: Сер-гей. Способен узнаешь, yes! Лечение помогло. Jest. Все будет теперь о’кей! Мужчина… если способен узнаешь, то способен… владеть имущество.

Едва ли Ольга расслышала последние слова мужа. Она почувствовала слабость в ногах уже к середине речи. Она рыдала, рухнувшая в кресло напротив. От счастья. И ее не трудно было понять: после кошмарных месяцев безнадеги Сергей вдруг все-таки узнавал … говорил… приходил в себя! Какое для нее значение могли иметь по сравненью с этим неправильности в его речи?!

Сергей протянул к ней руку и несколько неуверенно (он выглядит словно взломщик, – почему-то подумал врач, – который только что вскрыл полный налички сейф, но все еще опасается, что грянет сигнализация) погладил Ольгу по волосам.

– Супруга, – заговорил он вновь. – У меня есть небольшие проблемы. Временное – язык. Сейчас у меня он есть… такой нудебильный русский. Причина надлежит в том, что я был – на недопустимая глубина. Там психика получает… детский удар. Sorry: пис-детский удар! Так это говорить доктора. Супруга! И от этот пис-дет-ский удар у меня какой-то нудебильный русский язык. Пока. Но. Твердая надежда готов ручаться. Потом и для язык будет – лечение помогло!

И Кузнецов улыбался, произнося этот маловразумительный набор фраз. Он прямо-таки сиял, как солнце… Жена еще никогда не видела его столь улыбчивым.

И прежний лад возвратился, мало-помалу, в семейство почти-топ-менеджера. Хотя и не совсем прежний. Нельзя было не заметить, сколь резкое изменение претерпел характер главы семьи. Помешанный на карьере прежде, теперь он больше не стремился стать топом.

И даже он перестал вообще быть менеджером. Он продал свою долю на фирме и жил за городом, сдавая, и весьма выгодно, престижную городскую свою квартиру. Похоже, Кузнецов полагал теперь, что он уже достиг возможного в этой жизни, и даже большего. Ну что же, перенесенные тяжелые испытания очень резко изменяют подчас человеческий темперамент…

Итак, Сергей обосновался в добротном двухэтажном доме близ озера, в котором не находил прежде времени даже и отдыхать. И там он полюбил возлежать на персидском низком диванчике, о коем отзывался в прежние времена непочтительно (продать кому-нибудь, что ли, эту атаманку нерусскую? ну, словно с горшка встаешь!), и курить кальян.

А также Кузнецов почему-то стал интересоваться очень ближневосточной политикой. Точнее – лишь единственным политическим деятелем. Тем самым, о котором большинство респектабельных газет мира высказывалось в том смысле, что недостоин так называться.

Определениями «безумного Ахмата» (как окрестили его они же) куда как чаще бывали «террорист» и «бандит». Но представители контркультуры предпочитали называть его «легендарный Ахмат» и торговля футболками с его решительной хмурой физиономией бойчее шла в странах «золотого миллиарда», чем в третьем мире.