Генри Миллер - Тропик Козерога

Так все началось. Наверное, на следующий же день я послал ей записку, в которой признался в том, что без ума от нее. Она читала записку, сидя напротив меня, и, пробежав ее, посмотрела мне прямо в глаза и заявила, что не верит. Но мы опять пошли вместе обедать, и выпили больше вчерашнего, мы танцевали, причем во время танца она сладострастно прижималась ко мне. Это было как раз тогда, когда моя жена собиралась на очередной аборт. Я сообщил об этом Валеске во время танца. По пути домой она вдруг сказала: «Давай, я одолжу тебе сто долларов?» На следующий день я привел ее домой обедать и разрешил вручить жене сто долларов. Я удивился, как быстро женщины нашли общий язык. В тот же вечер было решено, что Валеска придет к нам в день операции, чтобы присмотреть за ребенком. Настал тот день, и я отпустил Валеску пораньше. Через час я и сам вдруг решил уйти с работы. И пошел в мюзикл на Четырнадцатой улице. Не доходя квартал до театра, я неожиданно изменил решение. Просто пришло в голову, что если что-то случится, если жена отбросит копыта, я буду казниться тем, что провел это время в театре. Я немного покрутился по торговому ряду и затем направился домой.

Все обернулось странным образом. Стараясь развлечь ребенка, я неожиданно вспомнил трюк, который показывал мне дедушка в детстве. Берешь домино и строишь из него высокие корабли, потом осторожно тянешь скатерть, по которой плывут корабли, пока они не окажутся на самом краю стола, потом делаешь резкий рывок, и все сооружение валится на пол. Мы повторяли это вновь и вновь, втроем, пока девочка не утомилась; тогда мы отправили ее спать. По полу было рассыпано домино, и скатерть тоже валялась на полу. Вдруг Валеска наклонилась над столом, и ее язык проник наполовину глубины моей глотки, а моя нога очутилась между ее ног. Я положил ее на стол, а она соединила ноги у меня за спиной. Под ступней я чувствовал костяшку домино, частичку флота, разгромленного нами не один десяток раз. Я вспомнил дедушку, сидевшего на скамейке, как он сидел и говорил моей матери, что я-де слишком молод, чтобы так много читать, а глаза смотрели задумчиво, а руки давили на утюг, разглаживая влажный шов; я думал об атаке Сан-Хуан-Хилла, {24} 24 Атака Сан-Хуан-Хилла была предпринята Первой кавалерийской добровольческой бригадой во главе с Тедди во время Испано-американской войны 1898 года. которую предприняли наши волонтеры, о картине, изображавшей Тедди во главе добровольцев, картина была в книге, которую я обычно читал подле рабочего стола дедушки; я думал о линкоре «Мейн», {25} 25 Взрыв американского линкора «Мейн» в акватории гаванского порта 15 февраля 1898 года привел к гибели 266 человек и послужил поводом для начала Испано-американской войны. который висел над моей кроватью в маленькой комнате с зарешеченным окном, и об адмирале Дьюи, {26} 26 Дьюи , Джордж (1837–1917) — коммодор флота США, герой войны 1898 года. и о Шлее, {27} 27 Шлей , Уинфрид Скотт (1839–1911) — во время войны 1898 года командующий эскадрой. и о Сампсоне; {28} 28 Сампсон , Уильям Томас (1840–1902) — адмирал флота США, командующий Северо-атлантической эскадрой, осуществлявшей блокаду Кубы в Испано-американской войне, принимал участие в атаке Сан-Хуана, Пуэрто-Рико. я думал о несостоявшейся поездке на военную верфь, потому что по пути отец вдруг вспомнил, что нам надо зайти к доктору, а когда мы вышли из приемной, я уже не имел ни миндалин, ни веры в человеческие существа… Мы едва кончили, как раздался звонок, и это была жена, вернувшаяся домой с бойни. Я еще застегивал брюки, спеша к входной двери. Жена была белая, как мука. Так всегда: делает вид, что не перенесет очередного аборта. Мы положили ее в постель, а потом собрали домино и накрыли скатертью стол. На следующий вечер в бистро, следуя в уборную, я прошел мимо двух приятелей, игравших в домино. Я задержался на секунду и подхватил одну костяшку. Прикосновение к домино напомнило о кораблях, о стуке, с которым оно падало на пол. И вместе с кораблями от меня ушли мои утраченные миндалины и вера в человеческие существа. Поэтому каждый раз, прогуливаясь по Бруклинскому мосту и глядя вниз, на судоверфь, я чувствовал, как во мне переворачиваются кишки. Здесь, наверху, подвешенный между двух опор, я ощущал под собой пустоту; все, испытанное прежде, казалось нереальным, и даже хуже — необязательным, ненужным. Вместо того, чтобы связать меня с жизнью, с людьми, с человеческой деятельностью, мост, казалось, разрывает все связи. И куда идти — к одному берегу, к другому ли — не имело значения: любой из двух путей был путь в ад. Каким-то образом я умудрился обрубить связь с миром, сотворенным человеческими руками и человеческим разумом. Может быть, прав был мой дедушка, может, я в зародыше отравился прочитанными книгами. Но с той поры много воды утекло. Уже давно я практически перестал читать. А червоточина осталась. Теперь для меня люди как книги. Я прочитываю их от корки до корки и после отшвыриваю в сторону. Я поглощаю их одну за другой. И чем больше я читаю, тем ненасытней становлюсь.