Анни Эрно - Внешняя жизнь

В коридоре станции метро «Бастилия» я вижу слова, написанные огромными буквами мелом на полу: « Подайте на еду ».Чуть подальше таким же образом:» Спасибо». Еще дальше, мужчина, написавший все это, стоя на коленях в самом центре коридора держит в протянутой руке пластмассовый стаканчик. Перед ним поток людей раздваивался. Я была в правом.

Преподавательница французского языка в «неблагополучном» классе лицея Х на севере Франции еде в Мерседесе: драгоценности, роскошный шарфик, крашеная блондинка. Пусть она и родилась в простой рабочей семье, как она заявляет, это ничего не меняет для учеников — ведь теперь она представительница более высокого сословия. Пусть она и высказывает свое отрицательное отношение к рекламе и деньгам, все это меркнет на фоне нескромно припаркованного перед лицеем Мерседеса.

На рекламных уличных афишах появилась красивая женщина с серьезным лицом, гладко причесанными волосами, сходящимися на затылке в шиньон, которая нежно и ненавязчиво обнажает грудь, чуть приподнимая ее, словно готовясь к вскармливанию младенца. Эта немного обвисшая грудь, к тому же, пораженная раком, принадлежит женщине зрелого возраста. Ее взгляд встречается со взглядами других женщин повсюду: в метро, на улицах…

Вот бы снять как-нибудь все объявления, расклеенные на различных станциях метро. Для того чтобы точно зафиксировать воображаемую реальность, страхи и сиюминутные желания. Наша память не удерживает некоторые символы уходящей эпохи, так как зачастую она рассматривает их как события недостаточные для запоминания.

Мы прогуливаемся по бесконечно длинной, прямой аллее для верховой езды в лесопарковой зоне Исль-Адам. Две молоденькие девушки и женщина, более старшего возраста, вероятно, их мать, идут нам на встречу. Мы спрашиваем их, куда ведет эта аллея. «Да никуда», — рассеянно отвечают они и тут же победным тоном сообщают: « Там эксгибиционист!»

Это был мужчина средних лет, одетый в голубое трико. Он преследовал их во время всей прогулки, скрываясь в зарослях кустарника. Девушки воинственно помахали дубинками, которые они раздобыли для самозащиты. В итоге, из их рассказа вовсе не следовало, что мужчина показывал им свой половой орган.

Это был, скорее, скрытый преследователь, которого тенистый послеполуденный лес предает беззаконному желанию. Эта надуманная опасность переполняет сознание женщин, не отошедших еще от этой встречи в лесных зарослях, где они почувствовали что-то от дикой охоты наших предков, когда красные глаза самца преследовали самку сквозь листву деревьев.

Кассирши в Ошане здороваются с покупателями как раз в тот момент, когда отдав предыдущему клиенту кассовый чек, кладут вашу первую покупку на механическую дорожку. Напрасно находиться в их поле зрения в течение предыдущих пяти минут, именно в тот момент, когда они начинают регистрировать ваш товар, кажется, что они узнали о вашем присутствии. Эта странная и ритуальная слепота свидетельствует о том, что они подчиняются обязательному кодексу вежливости. С точки зрения маркетинга, мы существуем в тот момент, когда происходит обмен упаковок стирального порошка и йогуртов на деньги.

Надежда, всегда тщетная, ничего больше не записывать, больше не стараться быть «привлеченной», чем бы то ни было в уличном людском потоке, который я встречаю и в котором, с точки зрения других людей, я составляю неизменную часть.

На встречу с Таслимой Насрин в центре «Жоржа Помпиду» запрещен вход лицам без приглашения, которое предъявляют при входе вместе с удостоверением личности. Также обязательна проверка сумочек. Этот строгий контроль, кажется, забавляет приглашенных, радующихся при мысли о том, что они могут представлять опасность для окружающих. Все устраиваются в своих креслах.

Разговоры и смех продолжаются. Запрет покидать зал до окончания мероприятия возбуждает: «Ты хочешь есть? Ну, придется потерпеть!» «Ты знаешь, мы заперты!» Возникает сильное ощущение, что ты подвергаешься опасности.

Пришли люди, которые должны расспрашивать Таслиму. Они уселись за стол на своеобразной сцене лицом к публике: французские писательницы, одна иранка и двое мужчин. Вот и сама Таслима Насрин: высокая, красивая и внешне абсолютно спокойная, одетая на манер индийских женщин. Она садится. Сзади нее, на корточках, располагается мужчина, ее переводчик. Первая из присутствующих писательниц начинает свою речь, рассказывая вибрирующим голосом, что вокруг нас, повсюду в этом зале находятся сотни ее книг и картин. Таслима делает заявление на английском, которое писатель Лесли Каплан принимается переводить. Кто-то из зала прерывает его, живо критикуя его перевод, и заявляет, что английский язык переводить абсолютно бессмысленно, так как «все его понимают». Зал, кажется, соглашается. Я спрашиваю себя, неужели я здесь единственный человек, который понимает не все.