Чарльз Сноу - Пора надежд

— Но он ненавидит это занятие! — сказала Шейла. — И никогда не сможет на этом поприще чего-либо достичь. Сидеть ему там просто нелепо.

У Хью не было в жизни ни цели, ни стремлений; он даже не знал, хочет ли он жениться.

— Почему же ты выбрала именно его? — не удержавшись, спросил я.

— Ты знаешь, у меня такое ощущение, словно я нашла частицу себя, — сказала Шейла.

Она сияла от счастья и хотела, чтобы я радовался вместе с ней.

— Сейчас покажу тебе его карточку, — сказала она. — Я спрятала ее, когда ты пришел. А обычно она стоит вот здесь. — И она указала на полочку над изголовьем дивана, где она спала. — Мне нравится, проснувшись утром, прежде всего видеть его портрет!

Ни одна влюбленная женщина не могла бы сравниться с Шейлой своей девичьей нежностью и своим желанием выказать эту нежность. Подойдя к буфету, Шейла нагнулась и секунду рассматривала фотографию, прежде чем вручить ее мне. Я заметил, что ее движения и жесты стали более плавными и спокойными, чем год назад. Я заметил эту перемену, еще когда впервые пришел сюда, но не догадался, что Шейла влюбилась. Сейчас она стояла боком ко мне, склонившись над фотографией, — профиль ее вырисовывался четко и резко, рот был приоткрыт, словно обуревавшие ее чувства рвались наружу.

— Приятное у него лицо, — заметила она, передавая мне снимок.

С карточки на меня смотрело невыразительное, чувственное лицо; в больших глазах застыло удивленное мечтательное выражение. Я молча вернул фотографию.

— Теперь ты сам видишь, что он не очень способен заботиться о себе, — сказала Шейла. — А я — тем более! Я понимаю, что слишком многого требую от тебя, и все-таки прошу тебя мне помочь. Я никогда никого не слушалась, кроме тебя. Хью тоже будет тебя слушаться.

Она хотела, чтобы я обещал ей встретиться с ним. А я был настолько выбит из колеи, что не знал, на что решиться, и то отвечал согласием, то брал его обратно. С одной стороны, мне казалось естественным позаботиться о ней, укрепить ее хрупкое счастье, защитить ее от опасности. Но в то же время я с трудом сдерживал клокотавшую во мне ярость, которая, казалось, вот-вот хлынет разрушительным потоком.

Шейла была довольна. Она не сомневалась, что я выполню ее просьбу.

— Чем же мне отплатить тебе? — в приливе восторга воскликнула она. — Знаю, знаю, — желая подсластить пилюлю, с полуневинной, полунасмешливой улыбкой поспешно добавила она. — Я буду продолжать твое музыкальное образование.

С тех пор как я стал бывать на Вустер-стрит, Шейла всякий раз заводила патефон и развлекала меня пластинками, чтобы у меня не было времени присмотреться к ней и обнаружить ее любовь к Хью. Но, помимо этого, ей доставляло удовольствие учить меня. Она знала, что я не очень разбираюсь в музыке, жаловалась, что это воздвигает между нами барьер, и заставляла меня слушать пластинки. Она не могла поверить, что музыка не вызывает во мне никаких эмоций. Стоит лишь объяснить мне, как надо ее слушать, и глухота моя пройдет.

В тот вечер Шейла, выполняя свое намерение «чем-нибудь мне отплатить», ставила пластинки с Девятой симфонией Бетховена. Мы сидели рядом и слушали. Глаза Шейлы блестели от счастья. Она слушала музыку, а в сердце у нее звучала любовь.

Я же слышал только грохот и гул. Но и у меня в сердце звучала любовь.

Началась та часть симфонии, где вступает хор. Прежде Шейла, при повторении каждой темы, шепотом обращала на это мое внимание, а когда тема разрешалась, порывисто опускала руку и шептала: «Вот, разрешилась!» Однако стоило зазвучать голосу, как она застыла, словно погрузившись в транс.

Шейла пребывала во власти любовного экстаза. А я сидел подле нее, прикованный к ней годами преданной любви, сгорая от нежности, желания и жажды мщения, снова переживая все муки этих лет, достигшие сейчас своего апогея. Шейла не видела ничего, она наслаждалась счастьем, увлеченная созерцанием своей любви. Я же сидел подле нее, раздавленный, доведенный до безумия моей любовью.

В тот вечер, когда Шейла призналась мне, что влюблена, выйдя от нее, я еще долго стоял на улице и смотрел на ее освещенное окно. Я попрощался и ушел, хотя мог бы еще сидеть и слушать музыку, но, очутившись на улице, несмотря на ночной холод, почувствовал, что не в силах идти домой. Все прежние вспышки ревности и желания были ничто в сравнении с чувствами, которые бушевали во мне сейчас. То, что я пережил, когда, избавившись от Джорджа, стоял перед домом викария и смотрел на окно Шейлы, было лишь юношеской элегией. Сейчас я дошел до исступления.